Эрик Берг - Могила на взморье

Я больше не могла доверять самой себе. Это стало для меня потрясением, которое трудно было понять и еще труднее пережить.

Но... могла ли я доверять другим? Несколько дней назад я уже задавалась этим вопросом, но сразу же отодвинула его. И вот теперь он появился вновь. Таинственное предостережение Эдит и неприязнь Харри по отношению ко мне были лишь мелкими событиями, которые либо ничего не значили совсем, либо были частичками чего-то большого. Если действительно было что-то большое, то даже такие любезности, как запланированная Майком фотовыставка, представали в другом свете. Они пытались удержать меня на Пёле? Если да, то почему? Все должно было стать еще загадочнее и запутаннее.

— Возвращаясь к Юлиану,— сказала Ина Бартольди. — Как я уже сказала в начале нашего разговора, есть два объяснения тому, о чем Вы думаете, что видели его. Об одной возможности мы уже говорили, а другая заключается в том, что Юлиан играл главную роль во время Вашего майского визита на Пёль.

— Главную роль? Что Вы имеете в виду?

— Он мог быть центральной темой. Может быть, Вы узнали о нем что-то важное. Возможно, он даже был поводом для Вашей поездки на остров.

Я немного подумала.

— Нет, не может быть,— ответила я немного рассеянно. — Я приехала на остров, чтобы вместе с сестрой уладить дела по поводу участка земли.

— Ах, вот как? Вы точно это знаете, или Вам так сказали?

— Все когда-то забытое взывает о помощи во сне,— утверждал писатель Элиас Канетти.

К сожалению, натура забывчивости такова, что никогда не знаешь, что забыл, из-за чего крики о помощи в подсознании раздаются, словно на иностранном языке. Ты подспудно понимаешь, что что-то не так, но не можешь это выразить. Я частенько хотела все бросить и сесть в ближайший самолет, летящий в Аргентину. Отменить выставку на Пёле было бы проще простого, как никак, я уже отменяла одну в Лондоне!

Я осталась по трем причинам, можно даже сказать из-за трех имен.

Пьер: прошел тот момент, когда я могла просто уйти от него. Мы были влюблены, и я была полна решимости на этот раз не бросать все, как в случае с Юлианом.

Сабина: я хотела выяснить, вернее узнать на сто процентов, почему она умерла и что этому предшествовало. Пока она была жива, мы ссорились, боролись или игнорировали друг друга, а временами даже ненавидели. Какие у нее были желания, мечты о будущем? Этого я не знала. Из-за чего конкретно мы вообще враждовали?

Ответ на этот вопрос был ужасен. Речь не шла о каких-то колкостях и других мелких пакостях. Нечто конкретное испарилось без остатка, осталось только моя глупая упертость и убежденность, что родители любили меня больше. Та же гордость, которая стоила мне когда-то примирения с Юлианом, стоила мне и примирение с Сабиной. Так как при жизни я никогда не была ей настоящей сестрой, то хотела быть ею хотя бы после смерти. Если и было что-то, что я могла для нее сделать, то это продолжить там, где она остановилась, что бы это ни было. Действительно ли мы вместе искали только документ, подтверждающий права собственности? Или что-то другое?

Юлиан: это была самая абстрактная, наименее понятная причина, чтобы остаться здесь. Я чувствовала, что галлюцинации хотели мне что-то сказать. Иногда у меня появлялось желание убежать от них, но всегда находилось что-то, что вновь притягивало меня к ним.

Это были странные дни. Подготовка к вернисажу отвлекала меня, отнимая много времени. Тем не менее, Пьер, Сабина и Юлиан постоянно были в моих мыслях.

Как и полагается заканчивающемуся катастрофой дню, начался он радостно и весело. Я особенно роскошно накрыла стол для завтрака и, когда Пьер спустился, налила ему кофе, словно делала это для него уже тысячу раз.

Он поприветствовал меня сногсшибательной улыбкой, будто ночью у нас был потрясающий секс. И это при том, что прошлым вечером мы почти разругались, потому что я хотела провести вечер у Майка и Жаклин. Майк пригласил меня связи с предстоящим вернисажем и поэтому без Пьера, что, конечно же, не понравилось моему другу. Однако он все равно пошел.

От вчерашнего плохого настроения не осталось и следа. Не успели мы сесть друг против друга, как он протянул мне конверт.

— Что это?

— Конверт.

— Да что ты говоришь,— ответила я улыбаясь. — И что внутри?

— То, что запечатано в нем.

Сама виновата, что задаю такие глупые вопросы. Просто я слегка волновалась перед предстоящей после обеда выставкой. А теперь еще и этот сюрприз! Я вытащила из конверта яркую копию на несколько страниц с описанием поездки: шесть недель Маврикий, Реюньон, Сейшелы, Мадагаскар и Шри-Ланка. На двоих.

Пьер кладет свою руку на мою.

— Прежде чем ты ответишь, я хочу сказать кое-что, что уже несколько дней не дает мне покоя. В последние три недели я вел себя довольно сдержанно, в том, что касается... тебя... нас. Возможно, ты спрашивала себя, почему. Знаешь, Лея, я не сплю просто так с женщиной, к которой чувствую то, что чувствую к тебе.

— Пьер...

— Нет, подожди. Сначала я хочу сказать, что отличает тебя от других женщин в этом мире. Для меня ты смесь знакомой и незнакомой женщины, девочка, которую я знал когда-то и незнакомка, словно упавшая с неба. Будучи подростком, я бормотал твое имя, когда просыпался и когда засыпал и думал: однажды, однажды... Но потом ты уехала и со временем стала чем-то нереальным, своего рода идолом, не близким и не далеким. В тот момент, когда я снова увидел тебя, я понял, что пропал. Лея, я люблю тебя.

— Боже мой,— пробормотала я, изрядно напугав Пьера. — Я уж думала, ты не прекратишь говорить. Там, где другим требуются три слова, тебе нужны триста. В тебе живет странствующая душа Марселя Пруста.

Он сглотнул.

— Это значит... Что это значит?

Я нацарапала кое-что на бумаге с описанием поездки, вложила ее обратно в конверт и пододвинула его Пьеру.

Открыв его, он долго смотрел на меня. Я просто нарисовала галочку на последней странице описания поездки.

— Вот так делается признание в любви,— сказала я, улыбнувшись, после чего мы поцеловались через стол.

Мы сидели за завтраком как молодожены и бросали друг на друга кокетливые взгляды. Я была так взволнована, что только позже поняла, когда переодевалась в комнате, что чуть не ускользнуло от меня в потоке слов Пьера: он любил меня с подросткового возраста.

«Девяносто девять фрагментов родины» — это было название выставки, висевшее над входом в дом общины наряду с праздничными флагами. Гербы раздувал свежий ветер с Балтийского моря, стояла солнечная погода. На вернисаж пришло около ста гостей. В пятнадцатиминутной речи меня, среди прочего, назвали «знаменитой, вернувшейся к корням дочерью Пёля». Моя собственная речь длилась не так долго и была менее пафосной.