Джинн Райан - Харизма

У меня пересыхает горло. Но Шейн явно не в состоянии произносить речь перед толпой. Вслед за доктором я иду к трибуне. Мои колени слегка дрожат, когда я выхожу на маленькую сцену. Вокруг меня – около двух сотен инвесторов. Большинство из них выжидательно улыбаются, когда доктор Гордон рассказывает, как люди, такие как я, отчаянно стремясь воспользоваться преимуществами генной терапии, рискнули принять участие в «незрелом» эксперименте. Ни слова об участии во всем этом его дочери – что неудивительно; для людей, облеченных властью, действуют другие правила.

Когда одобрительные аплодисменты стихают, я прочищаю горло и всматриваюсь в их лица. Парень двадцати с лишним лет с бледной кожей и темными волосами стоит чуть в стороне от остальных, недовольно скривившись. От его тяжелого взгляда у меня в груди все сжимается, но я все же заставляю себя заговорить:

– Приветствую всех. Я – девушка, которую раньше вы никогда бы не заметили. Быть невидимкой – не то, чего я вам пожелала бы. Но вот что было действительно невыносимо – не иметь голоса, не потому, что меня не станут слушать, а потому, что я не могу заставить себя говорить.

Несколько человек кивают; другие только наклоняют голову, ожидая, что будет дальше. Тот хмурый парень делает шаг вперед, теперь он стоит метрах в трех от меня, держа руки в карманах. Поймав мой полный беспокойства взгляд, он делает еще шажок вперед. В его взгляде отчетливо различима угроза. Кто же он? Я осматриваюсь по сторонам, но не замечаю среди шелков и драгоценностей ни одного здоровяка-охранника.

Я делаю вдох.

– Я не могла бороться за себя, но меня по-настоящему подкосило, что я не могла бороться за своего брата, Сэмми. У него муковисцидоз, а это значит, что он всегда чувствует себя так, будто тонет. Вы можете допускать или не допускать изменение черт характера с помощью генной терапии, но для тех, чья жизнь под угрозой – как жизнь Сэмми, – она кардинально изменит положение дел. Ученые уже тестируют генные лекарства против СПИДа, рака и огромного количества других болезней.

Я задерживаю взгляд на Анне и Карлосе Зан, и они улыбаются мне в ответ.

Я продолжаю рассказывать истории надежды, но происходящее перед сценой начинает меня беспокоить. Женщина в синей блузке теперь крутится рядом с парнем с недовольным лицом и перешептывается с ним. Они действуют вместе, или у меня окончательно разыгралась паранойя? Хмурый парень что-то резко отвечает женщине, и на секунду мне кажется, что они сейчас подерутся. Но потом они оба направляются к дверям, и кажется, будто женщина постоянно толкает парня. Мне становится легче дышать. Видимо именно так выглядит служба безопасности на крутых вечеринках.

Нацепив на лицо улыбку, я завершаю речь и срываю бурные аплодисменты. Тем не менее, пробираясь через толпу, обмениваясь рукопожатиями и перебрасываясь короткими фразами с потенциальными спонсорами, я не перестаю высматривать жутковатых наблюдателей.

Меня затягивает в водоворот знакомств с политиками, отставными военными и медийными знаменитостями. Сверкают вспышки фотоаппаратов и блестят белозубые улыбки. Гости с горящими вдохновением глазами поднимают тосты за перспективы генной терапии. Зажигается маленькая искорка надежды – может быть, кто-то сможет найти лечение, которое не отнимет у меня все хорошее, что «харизма» дала мне. Вскоре я уже качаюсь на волнах восторга.

Пока не встречаю Шейна.

Его кожа стала пепельно-серой, и он постоянно вытирает пот со лба. Он смеется, разговаривая с женщиной в платье с глубоким вырезом, но при этом постоянно переминается с ноги на ногу, будто пытаясь удержать равновесие.

Я здороваюсь с этой женщиной и говорю Шейну:

– Нам уже скоро уходить.

Он тяжело опирается на меня, обняв за плечи горячей рукой.

– Но вечеринка в самом разгаре.

– Думаю, доктор Гордон хочет побеседовать с нами о последних исследованиях.

Я извиняюсь перед женщиной и увожу Шейна из обеденного зала. Я сердито шепчу ему:

– Мне без разницы, что ты считаешь, будто твои симптомы – от вечеринки. Сейчас тебе нужно рассказать о них кое-кому.

В фойе, где людей заметно меньше, я обнимаю Шейна. Его тело горит.

Я отшатываюсь.

– Ты такой горячий.

Он подмигивает.

– Наконец-то ты заметила.

Я щиплю его за руку.

Он смеется.

– Правда же, все, что мне нужно – немного свежего воздуха. Если это не сработает, сообщим доктору Гордону, договорились?

– Ладно.

Я возвращаюсь в обеденный зал и замечаю, что тот страшный парень что-то пишет в телефоне, поглядывая на нас. Ладно допустим, что финансирование для исследований приходится просить у самых разных людей, обращаться к совершенно разным людям. Я поспешно веду Шейна к боковой двери.

Под небом, которое только начинает темнеть, Шейн тут же оживает. Может, свежий воздух действительно все, что ему было нужно. Я иду к воде, зачарованная ритмичным шумом волн.

Мы прогуливаемся вдоль берега. Солнце уже почти коснулось горизонта, но воздух еще теплый, напоминающий скорее тропики, чем Сиэтл.

Шейн вдруг говорит мне:

– Знаешь, куда я хочу пойти? На отмель с моллюсками. Мы с тобой стали бы крутой командой по сбору моллюсков.

Я снимаю туфли и несу их за ремешки.

– Мы стали бы ужасной командой. Я думала, это Хлоя подбила тебя приставать ко мне.

Произнеся имя Хлои, я чувствую тяжесть на сердце.

Он берет меня за руку.

– Хлоя сильная. Они все сильные. Прошла уже не одна неделя, но они по-прежнему стабильны. И либо «Nova», либо «Vida» скоро найдут лекарство.

Он останавливается и обнимает меня – по-братски, – хотя если судить по его бестактным комментариям, можно было ожидать иного. Я утыкаюсь головой в его грудь, такую успокаивающую и теплую. Слишком теплую.

– У тебя и правда температура, Шейн. Мы должны вернуться внутрь.

– Здесь я чувствую себя намного лучше. Еще пару минут, ладно?

Мы отступаем на шаг друг от друга и идем дальше вдоль берега. Шейн по-прежнему держит меня за руку. Это успокаивает меня и напоминает, как мне повезло, что во всей этой истории он оказался на моей стороне.

Охранник стоит у ограды там, где кончается территория института. К счастью, протестующие сюда не добрались. Мы отмечаемся у охранника и обещаем вернуться через несколько минут.

На отмели моллюсков нет никого, кроме пары отдыхающих, усевшихся на большое бревно, принесенное прибоем. Шейн закатывает штаны, чтобы мы могли пройтись по полосе прибоя. Волны сердито ругаются на нас – шлеп, шлеп, шлеп. А может, я просто думаю, что именно ругательств и заслуживаю.

Я говорю:

– Ладно, ты не пугайся, но у меня уже пару дней звенит в ушах.

Он потрясенно вздрагивает.

– Почему ты ничего не сказала?