Джинн Райан - Харизма

На следующее утро я просыпаюсь как раз перед рассветом, с восторгом ожидая, что принесет мне следующий день. Несколько минут я пытаюсь обнаружить пугающий шум в моей голове. Тишина. Звон в ушах исчез без следа. О господи. У меня перехватывает дыхание, и слезы катятся по щекам. В первый раз с июля у меня есть настоящая, бесценная надежда на будущее.

Я быстро принимаю душ и бегу наверх, в палаты, из которых доносятся радостные возгласы. Себастьян, Ксавьер и Джесси ночью пришли в себя. Я мечусь между их палатой и палатой Хлои, пока вчерашний праздник разрастается и становится все громче. Наша съемочная группа возвращается с подкреплением, что как будто ускоряет восстановление Хлои после комы. Не хватает только Шейна, который по-прежнему лежит без сознания. Должно быть, это только вопрос времени, но каждый час без него оказывается все мучительнее.

Доктор Чо и группа исследователей многократно обследуют нас, берут кровь и мазки для анализа ДНК. К вечеру они с уверенностью сообщают нам, что вирусная нагрузка в нашей крови существенно снизилась. Единственный способ проверить, изменились ли гены клеток нашего мозга – взять образец его ткани. Но лучшее доказательство – то, что мои друзья вышли из комы. А что до изменений личности – нам остается только ждать и наблюдать.

Стала ли я вести себя иначе? Трудно сказать. Эти люди так хорошо знакомы мне, как же я могу их стесняться? Может, настоящее испытание ждет меня, когда я окажусь среди незнакомцев или рядом с Джеком. Но сейчас меня просто разрывает от счастья. За исключением того момента, когда мне на глаза попадаются родители Шейна, которые сидят рядом с его кроватью, и ждут с такой надеждой, что мне приходится отвести взгляд.

Учитывая перемены, которые произошли с другими, а также с пациентами, разбросанными по другим больницам, в которые противоядие передали сегодня днем, исследователи просят меня остаться еще на одну ночь, чтобы они смогли в деталях задокументировать все изменения. Хотя ведь со мной не происходит таких сильных изменений, как с другими, которые стоило бы описывать. Но моя физиология представляет для них огромный интерес, потому что я вхожу в число тех пяти процентов, которые не впали в кому.

Поэтому мы болтаем и перешучиваемся до десяти вечера, когда персонал больницы просит всех, кроме пациентов, разойтись по домам. Час спустя родственники наконец соглашаются. Я знаю, что они вернутся намного раньше восьми утра, когда больницу официально открывают для посетителей.

Когда в палате для мальчиков остаются только «жертвы», мы по очереди просим Шейна проснуться и присоединиться к нам. Но его тело остается таким неподвижным.

Хлоя просит меня перекатить ее кровать поближе к нему и кладет руку ему на лоб.

– Температура у него вроде нормальная. И кожа нормального цвета.

Я прочищаю горло.

– У вас у всех кожа была вполне нормальная все время, только загар сошел.

Все взгляды сходятся на мне. Хлоя качает головой.

– Как случилось, что ты не впала в кому?

Я прикусывая губу, чувствуя вину за то, в чем вообще не виновата.

– Я много думала об этом, и я могу только сказать, что мне повезло, может из-за каких-то странных антител. Но у меня тоже были симптомы, и без противоядия я бы в итоге тоже заболела, как Шейн.

Мы все смотрим в его сторону. Вот бы он приоткрыл рот или моргнул. Но вместо этого монитор рядом с ним начинает пищать, сначала тихо, а потом все громче и громче. В комнату вбегает медсестра и проверяет его. Ее губы сжимаются в тонкую линию и она уносится прочь, игнорируя доносящиеся ей вслед наши крики:

– Что случилось?

Через несколько секунд она возвращается с незнакомым мне врачом, который осматривает Шейна, а писк монитора тем временем превращается в непрерывное завывание. К ним присоединяется еще один врач. А один из исследователей, который сегодня праздновал вместе с нами, стоит рядом, скрестив руки на груди.

Медсестра заставляет нас отойти от кровати Шейна.

– Дети, дайте нам больше места.

Мы дрожим и переглядываемся друг с другом. В течение нескольких минут первый врач лихорадочно выкрикивает команды, а потом Шейна увозят на каталке. Как это могло случиться? На смену праздничному настроению приходит страх, от которого крутит животы. Мы с Хлоей отказываемся уходить из палаты мальчиков, хотя медсестра настаивает.

Хлоя так крепко обнимает Джесси, что тот морщится.

– Ему должно стать лучше, обязательно должно стать лучше.

Я сажусь рядом с Себастьяном. Я держу его за одну руку, а Ксавьер – за другую. В оцепенении мы ждем, ведь то, что есть в нашей крови, есть и в крови Шейна.

Наконец, несколько часов спустя, возвращается доктор Калдикотт. На лице закаленного в боях человека я вижу то, от чего на меня обрушивается водоворот боли. Слезы.

Меня охватывает чувство безнадежности. Этого не может быть. Этого. Не. Может. Быть.

– Нет! – кричу я.

Доктор Калдикотт вытирает щеки.

– Мне очень, очень жаль.

После смерти Шейна мир вокруг будто становится темнее и наваливается на меня всей тяжестью. На следующее утро небо словно спускается ниже и над нами нависают дождевые облака. Хотя несколько раз мне кажется, что больше уже не смогу плакать, я не могу остановиться. Шейн, ох, Шейн.

На следующий день меня выпускают из больницы, а вскоре после этого ее стены покидают и остальные. Утром в день похорон Шейна небо становится синим, как его глаза. Это то кобальтово-синее октябрьское небо, которое так и зовет пробежаться по лабиринтам кукурузного поля и выпить свежего сидра.

Родители Шейна попросили меня подготовить надгробную речь. В первый раз за несколько месяцев меня мутит от мысли о выступлении перед публикой. Но я напоминаю себе, что я уже выступала перед целыми залами, а онлайн – даже перед тысячами, и не упала в обморок. Нет никаких оснований возвращаться в те дни, когда меня одолевала паника из-за того, что я никогда не смогу быть услышанной. А если мне предстоит говорить о своем дорогом друге, я хочу, чтобы меня услышали.

И все-таки я чувствую острый укол боли, идя к возвышению перед церковными скамьями. Но я не убегаю.

Сжав кулаки, я набираю полную грудь воздуха и начинаю говорить, обращаясь к огромной толпе передо мной.

– Я познакомилась с Шейном почти пять месяцев назад и была совершенно уверена, что мы никогда не станем друзьями. Но мы подружились.

По толпе пробегают шепотки.

Я продолжаю:

– Мне довелось узнать, каким Шейн был в глубине души. Человек, который умел превращать любой испуг в смех, и помогал понять, что сделать с самыми ужасными страхами. Когда мы вместе оказались в больнице, это он предложил записать видео и отправить их тем, кого мы любим, чтобы мы могли попрощаться так, как решим сами. И именно так Шейн вел себя всегда.