Джонатан Келлерман - Дочь убийцы

Как город использовал здание, осталось неизвестным, однако четыре года назад дом был продан компании ДРЛ после покупки у нее здания на Сентер-стрит за четыре миллиона долларов. Единственное условие: «сохранение исторического облика» дома на Эйвелина-стрит.

На следующий год Дион Лару, вероятно, принял это условие, подписал необходимые бумаги и обязался выполнить все требования города.

Притворялся законопослушным гражданином?

Когда Грейс увидела, сколько он заплатил за дом, она поняла почему.

Восемьсот тысяч долларов. Блейдс не была специалистом по недвижимости в Беркли, но цена оказалась явно ниже рыночной. Посмотрев, за сколько были проданы другие дома в этом квартале, она убедилась, что ее подозрения обоснованы. От 1,6 до 3,2 миллиона долларов.

Парень провернул выгодную сделку. Особенно если учесть 4 миллиона за развалюху на Сентер-стрит – вне всякого сомнения, это рыночная цена – и внеконкурсный контракт на ее реконструкцию под муниципальные офисы.

Закулисные сделки – молоко политики, но у Диона Лару, похоже, было целое стадо дойных коров.

Серийный убийца приобретал репутацию бизнесмена с разнообразными интересами, заботящегося об экологии и о сохранении истории.

Психотерапевт доела суп, вернулась в гостиницу и принялась размышлять об ужасной истории, которую рассказал ей Уэйн: о ребенке, которого дважды отвергли. Вернее, трижды – ведь потом та девочка, уже выросшая, пришла к Селин Маккинни и привела с собой сыновей, но ей еще раз указали на дверь.

Двадцать пять лет назад Таю было девять, Сэму – одиннадцать. Достаточно взрослые, чтобы понять, что произошло.

Они сидели рядом с матерью на кухне, покорные и молчаливые. А вскоре после этого она, другие жены и дьявол, который ими командовал, были мертвы, а троим детям оставалось надеяться на милость системы.

Трагедия. Можно ли винить мальчика в том, что он превратился в монстра?

Конечно, можно.

Перебирая эти подробности, Грейс поняла, что ее отношение к Самаэлю становится все жестче. Она знала, что такое быть отвергнутым, знала все об утрате и о глубоких душевных ранах, которые требовали психологического вскрытия и прижигания, промывки жгучим раствором самоанализа.

Жизнь может быть ужасна.

Никакой жалости.

В возрасте двадцати одного года Грейс жила в квартире-студии на Формоза-авеню в районе Уилшир в Лос-Анджелесе.

Вопрос о независимости она подняла через три недели после возвращения из Гарварда. Занятия в аспирантуре должны были начаться через месяц, и к этому времени ей хотелось устроиться.

Она выбрала подходящий момент в конце безмятежного позднего завтрака воскресным утром и заговорила об этом с Малкольмом и Софи, приготовившись к удивлению, возможно, к с трудом скрываемой обиде или даже к вежливому отпору с их стороны.

Девушка заранее сформулировала тактичные возражения, рассчитывая на поток благодарностей и, конечно, на желание приемных родителей сделать то, что лучше для нее.

Но Малкольм и Софи не выказали ни малейшего удивления. Одновременно кивнув, они заверили ее, что готовы оплачивать разумную арендную плату.

Три с половиной года в Бостоне – и они не скучали по мне?

А может – если позволить себе немного цинизма, – они, подобно многим немолодым парам, желают определенной свободы…

Тем не менее, хоть это и глупо, Грейс почувствовала… некоторое разочарование. Но потом она увидела, что красивые глаза Софи увлажнились, а ее муж старательно отводит взгляд, и на его скулах вздулись желваки.

Перегнувшись через кухонный стол, Блейдс дотронулась до их рук.

– Вероятно, я все равно почти все время буду здесь. Клянчить еду, приносить вещи в стирку, не говоря уже о том, Малкольм, что мы ежедневно будем видеться с вами в университете,

– Верно, – подтвердил Блюстоун, суетливо двигая руками.

– Стирка – это прекрасно. Хотя, наверное, лучше поискать жилье со стиральной машиной. Ради твоего же комфорта, – посоветовала его жена.

– Найди квартиру с самыми современными удобствами, – сказал Малкольм. – Самыми лучшими.

– И конечно, тебе нужна машина, – прибавила Софи и рассмеялась. – Но не новая одежда. Твой гардероб и так слишком элегантен.

– Аспиранты не так уж плохи, – возразил Блюстоун.

– Они зануды. – Его жена преувеличенно громко рассмеялась и, воспользовавшись паузой, вытерла глаза. – Я говорю и о своей кафедре, и о твоей, Малкольм. Независимо от обстоятельств, наши молодые ученые гордятся собой, словно голодающие мученики. – Она повернулась к Грейс: – Так что, увы, никакого кашемира, дорогая. Десятая заповедь и все такое.

– Конечно, – согласилась девушка.

Потом все некоторое время молчали. Блейдс обнаружила, что беспокойно ерзает, а Софи пристально смотрит на нее, и сообразила, что речь идет о чем-то более важном, чем одежда.

Не пожелай . Грейс напоминают, что она приходит в аспирантуру с серьезным грузом за плечами.

Профессор Блюстоун выбрал для нее именно этот университет?

Приемная или родная, но она из его семьи, и это неправильно.

Ее приняли, а это значит, что отвергли кого-то достойного. Если она так умна, как говорят, то могла бы поступить куда угодно, – зачем забирать себе место здесь?

Помимо всего прочего, может, им было бы полезно сохранять дистанцию?

Кроме того, она будет работать непосредственно с ним. Это ни в какие ворота не лезет.

Теперь взгляд Малкольма тоже стал серьезным.

Невысказанное предупреждение от обоих: сиди тихо и не высовывайся.

Без сомнения, мудрый совет. Грейс уже давно это поняла.

Подобное негодование было оправданным. Программы клинической психиатрии в аккредитованных университетах ограничивались студентами, которые могли получить гранты, и поэтому группы были очень маленькими – на первый курс аспирантуры Университета Южной Калифорнии приняли пять человек из ста, подавших заявления.

Курс был безжалостным и строго структурированным: три года углубленного изучения диагностики, психотерапии, методов исследования, статистики и когнитивистики, а также общих вопросов неклинической психологии.

Кроме того, аспиранты участвовали в исследованиях, выполняемых кафедрой, и наблюдали за пациентами в психиатрическом отделении университетской клиники – получалось шесть рабочих дней в неделю по двенадцать часов, а иногда и больше. Обязательной была и практика в других лечебных учреждениях, за которую приходилось конкурировать с претендентами со всей страны. К четвертому году следовало представить тему на соискание докторской степени, сдать множество экзаменов и утвердить исследовательскую проблему.