Рут Уэйр - Игра в ложь

– Почему ты нам не говорила?

– А зачем? Чтобы вместе бояться? Вы мне тогда помогли, а это уже мой крест.

– Кейт, Кейт, как же ты выдерживаешь? – шепчет Фатима.

Обеими руками она берет тонкую, перепачканную красками руку Кейт; в свете свечей вспыхивают два бриллианта в двух кольцах – помолвочном и обручальном.

– В смысле, как ты выдерживаешь все это… одна? Мы тогда уехали, а ты осталась. Как ты выжила?

– Тебе это отлично известно.

Нижняя челюсть напрягается, когда Кейт, сглотнув, произносит эти слова:

– Сначала продавала папины работы, затем, когда они кончились, стала рисовать в его стиле. В досье на меня Люк при желании мог бы включить сведения о фальсифицировании.

– Да я не об этом. Я хотела спросить – как ты сумела не тронуться рассудком? Совсем одна, дом на отшибе… Тебе, наверное, страшно было?

– Нет, – тихо возражает Кейт. – Страшно мне никогда не было… А что до остального… Не знаю, может, рассудок и не выдержал вовсе. Может, я все-таки рехнулась.

– Мы все рехнулись, – перебиваю я. Ко мне обращены три пары глаз. – Все. То, что мы сделали, нормальный человек делать не стал бы…

– У нас не было выбора, – возражает Тея. От напряжения кожа на ее скулах натянута.

– Нет, был! Был! – кричу я.

Я в ужасе, я словно впервые осознала содеянное. Приступ паники охватывает меня. Знакомое ощущение – с ним я неоднократно просыпалась среди ночи, выныривала из кошмара о мокром песке и лопате. С ним, наяву, прочитывала газетные заголовки о людях, утаивших трупы. Мое тело обмякает, руки как ватные.

– Господи, да вы что, не понимаете? Если все откроется – меня вышвырнут с работы. Это правонарушение, преследуемое по обвинительному акту. С таким багажом на карьере юриста можно поставить жирный крест. С Фатимой будет то же самое. Кому нужен врач, утаивший труп? Мы влипли, вот в чем правда. Нам светит тюрьма. И тогда… тогда у меня отберут мою… – Горло сдавливает спазм, словно кто-то уже накинул на меня обмыленную петлю. – У меня отнимут Ф-Фр…

Не могу произнести это имя. Поднимаюсь с дивана, с Фрейей на руках подхожу к окну. Кажется, сила моей любви такова, что ее заметят даже полицейские, заметят и проникнутся, и оставят Фрейю со мной.

– Айса, успокойся, – произносит Фатима, подходя ко мне. Но лицо у нее перекошено страхом, что вовсе не помогает успокоиться. – Мы были тогда почти детьми. Есть же разница, взрослый или подросток совершает преступление? Ты юрист – должна знать.

– А я вот не знаю. – Помимо моей воли пальцы впиваются в теплое тельце Фрейи. – Уголовная ответственность наступает с десяти лет. Нам было гораздо больше.

– А срок давности? – не сдается Фатима.

– Срок давности связан с административной ответственностью. Вряд ли он распространяется и на уголовные дела.

– Вряд ли? То есть наверняка ты не знаешь?

– Не знаю! – В моем голосе звучит отчаяние. – Я, Фатима, адвокат по гражданским делам. Мы подобные дела не рассматриваем.

Фрейя хнычет во сне. Еще бы – я так сильно ее стиснула. Спохватываюсь, ослабляю хватку.

– Это серьезно? – уточняет Тея.

Она терзала свою несчастную кутикулу, и теперь вокруг ногтей выступила кровь. Тея сует палец в рот, посасывает.

– В смысле, если все откроется – мы пропали, да? Не в суде даже дело – нас добьют таблоиды. Они такого случая не упустят.

– Проклятье! – На миг Фатима закрывает лицо руками, затем ее взгляд падает на часы. – Это что, уже два? Мне надо наверх.

– Так ты утром уезжаешь? – спрашивает Кейт.

Фатима кивает:

– Да. Никак не могу задержаться. На работу надо.

На работу. Неожиданно для себя издаю истерический смешок. Надо на работу. Надо к Оуэну. Странно – я даже лицо его забыла. Оуэн – лишний в нашем мирке; он никак не связан с нашим прошлым. Как я вернусь, как посмотрю в его глаза, если не в силах заставить себя даже сообщение ему написать?

– Конечно, – соглашается Кейт и делает попытку улыбнуться. – И спасибо, что навестила меня. Всем вам спасибо, девочки. Вечер встречи позади, и вам лучше разъехаться. Чтобы не вызвать подозрений. А вообще Фатима права – нам действительно пора спать.

Кейт встает с дивана, Фатима поднимается по скрипучей лестнице. Кейт задувает свечи, гасит лампу. Я стою между двух окон, слежу, как Кейт убирает бокалы. Крепко держу Фрейю. Мне совершенно не до сна. Однако поспать надо – иначе завтра не будет сил на заботы о Фрейе, на обратную дорогу.

– Спокойной ночи, – произносит Тея, поднимаясь. Под мышкой у нее зажата бутылка, словно это у нее в порядке вещей. Похоже, Тея всегда в постель с бутылкой ложится.

– Спокойной ночи, – отзывается Кейт и задувает последнюю свечу.

И вот мы – в полной темноте.

Кладу Фрейю, сонную и потому отяжелевшую, на середину большой двуспальной кровати (когда-то на ней спал Люк). Иду в ванную, чищу зубы. Рухнуть бы сейчас в постель – но на зубах и языке налет.

Затем начинаю стирать тушь ватными дисками. Тонкая кожа вокруг глаз разглаживается от механического воздействия – однако обвисает, едва я убираю руку. Былой эластичности нет. Неважно, о чем я думала, входя сегодня вечером в школьные стены; неважно, что чувствовала – я больше не та, не прежняя девчонка. То же самое можно сказать о Кейт, Фатиме, Тее. Мы стали старше почти на два десятилетия; слишком долго мы влачили тяжкое бремя.

Умывшись, возвращаюсь в спальню. Крадусь на цыпочках – Фрейя спит, остальные, наверное, тоже; не хочу их тревожить. Из-под двери, ведущей в комнату Фатимы, пробивается полоска света. Останавливаюсь, уловив невнятное бормотание.

Сначала мне кажется, что Фатима говорит по телефону с Али; сразу становится неловко перед Оуэном. В следующий миг я вижу через щель, как Фатима поднимается с колен и сворачивает небольшой коврик. Ну конечно! Она молилась.

Ощущение, будто я вторглась в чужую жизнь. Делаю шаг от двери. Поздно: Фатима либо расслышала шум, либо заметила тень. Шепотом она спрашивает:

– Это ты, Айса?

– Я.

На пару дюймов приоткрываю дверь ее спальни.

– Из ванной шла. Не подглядывала, не думай.

– Я и не думаю.

Фатима аккуратно кладет молитвенный коврик на кровать. На лице у нее нечто вроде умиротворения, которого не наблюдалось в гостиной.

– И вообще, я ничего предосудительного не делала, – добавляет Фатима.

– Ты каждый день молишься, Фати?

– Да, по пять раз. В смысле, когда я дома – то по пять. А в поездках – как получится.

– Пять раз? – Вдруг понимаю, как постыдно мало мне известно о ее вере. – Хотя да… Со мной работают несколько мусульман, и они…

Что-то мешает договорить. Фатима – моя подруга, одна из лучших, из самых давних и самых верных, – а я почти ничего не знаю о ее жизненных ценностях. Что же, заново искать к ней путь?