Рут Уэйр - Игра в ложь

– Да разбей ты его! – кричит Кейт.

Она тоже прыгнула в воду, она спешит ко мне. Тут окно поддается, распахивается со звоном, и Люк снова ныряет в дымную глубину спальни.

Сначала мне кажется, что он передумал, но вот я слышу захлебывающийся визг. Фрейя. Моя Фрейя. Она кричит, и брыкается, и кашляет, и давится дымом.

– Я готова! Бросай ее, Люк! Бросай же!

Его плечи слишком широки для этого окошка. Люк вытягивает одну руку, высовывает голову, каким-то чудом умудряется перехватить Фрейю и, почти зависнув над Ричем, тянется вперед, боясь промахнуться. Фрейя бьется на его предплечье, удерживаемая только сгибом локтя.

– Бросай! – надрываюсь я.

И Люк распрямляет руку.

Фрейя не кричит, потрясенная фактом полета.

Целый миг полы распашонки кажутся крылышками. Успеваю запечатлеть в памяти круглое, зареванное, застывшее в недоумении личико. Затем раздается мощный всплеск: я поймала Фрейю на руки, мы обе упали в воду.

Где она? Шарю под водой, нащупываю цепляющиеся ручонки, тяну… вытягиваю, но поскальзываюсь и падаю снова, и течение тянет нас в море.

На помощь приходит Кейт. Подхватывает меня под мышки (Фрейю я крепко прижала к груди), помогает устоять. Тонкий голосок Фрейи – словно шило, пронзающее ночь. Фрейя негодует, ей холодно, соленая вода саднит глазки и ротик – но ее негодование восхитительно. Фрейя – жива; она жива, жива, жива, и сейчас нет ничего важнее.

Увязая в иле, плетусь к берегу. Фатима хватает Фрейю, а мне помогает Тея. Мое платье тяжело от воды и ила, я захожусь смехом, а может, рыдаю – трудно определить.

– Она цела? – повторяю я. – Фати, Фрейя цела?

Фатима пытается осмотреть Фрейю, игнорируя по возможности крики и брыкания.

– Цела. Вроде цела. Тея, возьми мой телефон, позвони в службу спасения. Быстрее.

Фатима возвращает мне моего ребенка, близкого к истерике, и хочет помочь Кейт выбраться на берег. Но Кейт далеко. Кейт стоит под окном, простирая руки, и молит:

– Прыгай! Ну прыгай же!

Люк смотрит сверху – на Кейт, на глубокую, неспокойную воду. Кажется, сейчас прыгнет. Внезапно он качает головой. На лице – спокойная решимость.

– Прости меня, – произносит Люк. – Прости за все.

Он делает шаг назад – от спасительного окна, в глубину дымной спальни.

– Люк!

Вопль Кейт подобен набату. Кейт бегает вдоль берега, пытается заглянуть то в одно окно, то в другое, надеется увидеть Люка, рвущегося к ней сквозь пламя. Но Люка нет. Нет вообще никакого движения.

Почему-то я не сомневаюсь: Люк лег на свою старую кровать, свернулся калачиком, закрыл глаза. Наконец-то он дома…

– Люк! – зовет Кейт.

И прежде чем я угадываю ее намерение, прежде чем мы успеваем ее остановить, Кейт, преодолевая сопротивление воды, бросается к дверям отцовского дома.

– Да, да, на мельнице пожар, – плачет Тея в телефон. – Пожалуйста, поспешите. «Скорая» пусть тоже приедет.

– Кейт! – кричит Фатима. – Кейт, что ты де…

Но Кейт уже на крыльце. Она вытягивает мокрые рукава, хватается за раскаленную дверную ручку и исчезает в доме, закрыв за собой дверь.

Фатима делает рывок, и я, уверенная, что ей взбрело бежать за Кейт, хватаю ее за руку. Фатима замирает возле мостков, рядом со мной и Теей, рядом со скулящим Верным, в черном дыму, что валит от мельницы.

В окне мелькает Кейт – пригнувшись, она поднимается в спальню. Это занимает долю секунды, но вот Тея вскидывает руку – смотрите. И наши взгляды устремляются к окну прежней комнаты Люка.

– Видите? – Голос Теи дрожит от ужаса.

Да, мы видим. Два темных силуэта выхвачены из адской огненной массы внезапной, мгновенной вспышкой.

– Кейт! – зову я, охрипшая от дыма. Сама знаю, что бесполезно. Кейт меня не слышит и слышать не может. – Кейт, не надо!

Грохот подобен сходу лавины. Инстинктивно закрываемся руками, втягиваем головы в плечи. Из каждого окна вырывается целый ураган искр, битых стекол, пылающих щепок.

Вероятно, прогорела опорная балка, удерживавшая всю конструкцию, и гигантский костер обрушился под собственной тяжестью, усеяв берег обломками. Мне за шиворот попала щепка, жжет сквозь мокрое платье. Нависаю над Фрейей, как щит.

Шум улегся, и мы осмеливаемся поднять головы. Мельница – словно пустая ракушка; дымящиеся балки торчат, подобно ребрам. Нет больше ни крыши, ни полов, ни лестницы. Лишь языки пламени, долизывающие слепые оконные рамы, довершающие адское пиршество.

Ничего, совсем ничего не осталось от мельницы.

И ничего не осталось от Кейт.

Резко просыпаюсь. Долгую минуту не могу сообразить, где нахожусь. Освещение в комнате слабое, мигают какие-то приборы. Слышится гул голосов, пахнет дезинфекционным раствором. Запах дыма, кажется, надежно обосновался в моих ноздрях.

Вдруг я вспоминаю.

Я в больнице, в педиатрическом отделении. Фрейя – рядом; спит в кроватке, накрепко вцепившись в мою руку своими крохотными пальчиками.

Свободной рукой тру глаза. Веки саднит от слез и дыма. Восстанавливаю события последних двенадцати часов. Получаются какие-то обрывки. Тея, бросающаяся в воду в стремлении добраться до мельницы; Фатима, повисшая на ней, тянущая назад. Полицейские и пожарные; перекошенные лица толпы при сообщении, что в доме остались люди.

Фрейя, загипнотизированная дикой красотой пожара; пухлая мордашка вся в золе, огромные круглые глазищи отражают пламя.

Но главное – Кейт и Люк; два силуэта в огненной геенне.

Кейт побежала спасать Люка.

– Зачем? – в ожидании службы спасения хрипло повторяла Тея, обнимая дрожащего, ошеломленного Верного. – Зачем?

Я качала головой. Хотя могла бы и ответить. Потому что наконец-то поняла истинный смысл записки Амброуза.

Странно, что до последних дней я не сознавала: Амброуз всегда был для меня закрытой книгой. Я словно законсервировалась в пятнадцатилетнем возрасте; на все, связанное с Амброузом, смотрела глазами ребенка, неспособного к анализу. Но я давно взрослая; оглянуться не успею, как мне стукнет сорок пять – столько, сколько было Амброузу, когда мы с ним познакомились. Мы с ним на равных – он тогда, я сейчас. Теперь я вижу: Амброуз был далеко не святой. Его одолевали собственные демоны, его переполняли пороки. Я об этом не догадывалась, хотя история борьбы с демонами, история преодоления пороков была запечатлена на стенах мельницы – в буквальном смысле.

До сих пор я даже не задумывалась ни о наркозависимости, ни о пьянстве, ни о страхах Амброуза. Стыдно в этом признаться, но ничего не поделаешь. Тут я не одинока, тут ко мне присоединяются Тея с Фатимой. Исключение, пожалуй, составляет Кейт – да и то, не поручусь. Что до меня, я в упор не видела жертвенности Амброуза. Ради Кейт с Люком он отказался от блестящей карьеры, согласился на скромную должность учителя рисования, лишь бы Кейт училась в престижной школе. А противостояние наркозависимости? Каких усилий стоило Амброузу оставаться «чистым»! Но было ли мне дело до этого? Увы, нет.