Элеонора Пахомова - Роза и крест

— Где вы были вчера вечером? — только и нашелся спросить Замятин.

— Ха! Так ты бы с этого и начал. В сауне я был с друзьями, свидетели у меня в ассортименте!

— А с психиатром Евгением Павловичем Заславским вам сталкиваться не приходилось?

— Мне? С психиатром? — предприниматель раскатисто захохотал. — Ну, ты даешь, майор! Хорошо, что пацаны этого не слышат. Как говорится, спасибо, что смешной. Да я сам кому хочешь мозги вправлю и жизни научу. К психиатру… — Березин закатил глаза, вздохнул, покачал головой. — У тебя все, Иван Андреевич? А то у меня встреча с партнерами через три минуты, крупная сеть ресторанов на камчатского краба подписывается.

— Все. Только название и адрес сауны на листочке запишите.

Убитый горем вдовец, нынешний муж Милены, дожидался майора дома, в поселке «Горки 3». На работу он в этот день не поехал. Любимая супруга не явилась домой ночевать. Полночи он рвал и метал, обрывая ей телефон, а под утро запил. В первой половине дня майор до него дозвониться не мог, ближе к полудню новоиспеченного вдовца сморило крепким сном. В третьем часу дня на очередной звонок он все-таки ответил.

Замятин застал его в просторной гостиной с высоченным потолком, под которым играла бликами большая хрустальная люстра. Вдовец сидел на белом кожаном диване в форме буквы «П» перед низким стеклянным столом и пил.

Выслушивая рассказ об обстоятельствах смерти жены, пятидесятилетний мужчина с приличным брюшком и расплывшимся лицом, которое Замятин охарактеризовал бы как «ряха», медленно багровел, играя желваками. Глаз на майора он не поднимал. Подливая себе коньяк и заглатывая благородный напиток в один присест, он по касательной смотрел на стол.

— Вы знали о том, что ваша супруга имела привычку подсыпать в презерватив кокаин перед сексом?

Лицо вдовца стало пунцовым. Он закрыл глаза, а потом медленно поднял веки и исподлобья уставился на Замятина.

«Убить-то он, пожалуй, может», — прикинул майор.

— Где вы были вчера вечером?

Вдовец с трудом встал, пошатываясь, подошел к стулу у круглого обеденного стола и достал из кармана висящего на нем пиджака глянцевую бумажку. Потом вернулся к Замятину, сунул ему листок и сказал: «Я тебя очень прошу, уйди». Майор прочитал текст. Это было приглашение на мероприятие, датированное вчерашним вечером.

Выйдя за порог, Замятин взглянул на небо, прикинул: сейчас уже седьмой час. Он набрал на мобильном номер секретарши Заславского и чудом застал ее в офисе. Попросил дождаться его, к парку Победы он подъедет минут через двадцать — к этому времени в сторону центра пробок быть не должно.

Секретарша встретила его в приемной, уставленной большими картонными коробками — сегодня она весь день укладывала свои и профессорские вещи, прежде чем передать ключи от квартиры владельцу. Теперь в этом частном офисе обоснуется кто-то другой.

Замятин начал расспрашивать о Милене. Но ничего нового не узнал.

— Кстати, я как раз хотела вам позвонить, — вдруг сказала секретарша. — Я сегодня нашла в своих бумагах листочек и вспомнила, что за пару недель до смерти Евгения Павловича к нему на консультацию приходил весьма солидный человек. Он пришел без записи, договаривался с Евгением Павловичем напрямую. Профессор записал от руки его данные. Но, уходя, этот мужчина попросил, чтобы сведения о его визите ни в коем случае нигде не фиксировались, его посещение было разовым. Профессор отдал бумажку мне, но распорядился, чтобы я не заносила информацию в базу. Со временем листок затерялся среди моих бумаг, а сегодня я его обнаружила.

— Милая моя Светлана Игоревна, ну можно ли забывать про такие важные для следствия детали? — майор старался говорить как можно спокойней, но внутри у него все кипело.

Бывшая секретарша затрясла жабо:

— Но я испытала такой шок, такое потрясение! У меня психологическая травма, — она всхлипнула и уткнулась носом в платок, который комкала в руке.

— Ладно, пожалуйста, не расстраивайтесь. Давайте сюда вашу бумажку.

Она достала из сумки помятый листок и протянула Замятину. Майор развернул его и увидел имя: Дмитрий Погодин. А рядом с ним слово из трех букв. Иван Андреевич побледнел и вперился взглядом в секретаршу. Немую сцену прервал звонок телефона в его кармане.

— Ваня, я подготовил то, что ты просил, готов пересечься, — раздался в трубке голос Ливанова. Замятину потребовалось несколько секунд, чтобы вспомнить — он просил у Ливанова набросать распорядок дня двух подозрительных олигархов.

Они встретились через сорок минут на Пушкинской площади.

— Ты чего такой смурной? Бледный какой-то. Укатали сивку крутые горки? — первым делом спросил Ливанов.

— Слушай, Серега… А что ты можешь сказать про Дмитрия Погодина?

— О-хо-хо! Погодин! Крутой мужик. А он что, тоже к психиатрам повадился? На него не похоже, нормальная у него психика. Хотя есть и у него слабое местечко.

— Какое?

— Семья. Так вроде уравновешенный, правильный. Но если ты семью его тронешь, он тебя без всякого скальпеля разделает, хребтину голыми руками переломит. Что за пометка напротив его фамилии?

Майор помолчал и через силу выдавил:

— Сын…

Фрида закончила писать «Вожделение» и осталась довольна работой. Полотно дышало. Казалось, стоит подольше задержать на нем взгляд — и «Багряная Жена» оживет: мышцы ее напряженной спины заиграют, живот начнет выступать сильнее, а затем исчезать за линией бедренных костей, Грааль в руке дрогнет и вспыхнет ярче.

Давиду наверняка понравится эта работа. Они договорились встретиться сегодня, чтобы Фрида передала ему полотно. Он обещал прислать за ней машину во второй половине дня.

Проснувшись в хорошем настроении, она наполнила ванну, добавив в воду ароматной пены и морской соли, позволила себе разнежиться, ни о чем не думать.

Вестей от Макса не было уже несколько дней. Фрида скучала, но не волновалась — такое поведение в его духе. Каждый раз, отправляясь на поиски очередного шедевра, Макс полностью погружался в процесс, растворяясь в новой среде и культуре, направляя все внимание вовне. Ему сейчас некогда скучать по Москве. И даже по Фриде. Еще бы! Он уехал в Нью-Йорк, чтобы раздобыть одну из работ Энди Уорхола.

После завершения учебы в академии Макс при помощи отца открыл в центре столицы собственную галерею и назвал ее «Фрида». У него хороший вкус, и дела в галерее довольно скоро пошли на лад. Он придирчиво отбирал работы современных российских художников, привозил полотна из-за границы, проводил уникальные выставки картин из коллекции отца. В этой же галерее выставлялись и работы Фриды. Они пользовались неизменным спросом и год от года росли в цене.