Альбина Нури - Обреченные на страх

Неведомая гостья была выше ростом. Волосы, струившиеся по спине, были длинными, а ведь у мамы короткая стрижка. Женщина сидела неподвижно и прямо, кровать ни на сантиметр не прогибалась под нею, словно она была невесомой. Вид этой молчаливой, застывшей фигуры рождал во мне такой ужас, что, если бы я могла, завизжала бы что есть мочи и выскочила вон из комнаты.

Но я не могла ни двинуться, ни произнести ни слова. Заледенела под теплым одеялом, понимая, что это такое, когда кровь стынет в жилах.

Сознание мое раздваивалось – я буквально физически ощущала этот разлом. Одна часть меня прекрасно понимала, кто моя ночная гостья, другая отказывалась осознать это. Никогда в жизни – ни до этого, ни после – я не была ближе к тому, чтобы сойти с ума.

Женщина медленно, словно через силу, начала поворачивать голову в мою сторону. Волосы извивались черными змеями. Призрачный свет из-за окна не давал шанса не разглядеть ее лица.

«Не смотри!» – вопил отчаянный голос в моей голове. Но я не могла отвести взгляда и продолжала смотреть, обреченно ожидая, что взгляд ее вот-вот коснется меня, мы посмотрим друг на друга и…

И я увижу немыслимое.

Передо мной окажется лицо, которое я видела сотни, тысячи раз и бесконечно любила. Только теперь в нем не будет красоты, тепла и света – лишь могильный холод и жгучая ненависть мертвецов к оставшимся жить.

Я взгляну в погасшие, стылые глаза и превращусь в камень, как от смертоносного взора Медузы горгоны.

Секунды тянулись, превращаясь в века.

Мы похоронили Жанну в этом платье. Тело, изуродованное падением на камни с огромной высоты, было невозможно облачить ни во что иное. Гроб был закрытым – я никогда не видела сестру мертвой, понятия не имела, что осталось от ее лица. Мне предстояло увидеть это сейчас.

Когда она наконец взглянула на меня, я подумала о милосердии. Облегчение – вот что почувствовала в первый миг. Сила, которая привела покойницу в мою комнату спустя несколько недель после гибели, сжалилась надо мной.

Жанна была такой, какой я ее помнила. И на долю секунды мне захотелось, позабыв обо всем, броситься к ней, обнять, прижаться покрепче и никогда больше не отпускать. Мертвая или живая, это была моя сестра, и я тосковала по ней.

Лицо ее не было ни страшным, ни злобным. Она смотрела с такой тоской, какой мне никогда не доводилось видеть ни у нее, ни у кого-то другого. Смерть не даровала ей покоя, не примирила с тем, от чего она решилась уйти, шагнув в бездну с дочерью на руках.

– Жанна, зачем? – не то прошептала, не то подумала я и поняла, что плачу.

«Не надо!» – тут же с силой рванулось мне в сознание. Это было похоже не на крик, а на удар: голова тут же взорвалась болью.

Чего «не надо»? Спрашивать? Напоминать? Я не успела понять.

Рот Жанны раскрылся в безмолвном крике. Родные черты исказились, потекли, фигура стала оплывать, таять, как восковая свечка. Все произошло невероятно быстро: каких-то пара мгновений – и видение исчезло. А я сразу же отключилась. Не могу описать этого иначе: меня просто не стало, совершенно не помню, что было дальше.

Когда открыла глаза, на часах было без четверти девять.

Если бы я попыталась рассказать кому-то о случившемся ночью, меня стали бы уверять, что это был сон. Как же иначе – ведь призраков не существует. Покойники не разгуливают по ночам – это выдумки. Никому еще не удавалось вернуться с того света.

Мне объяснили бы, что я незаметно для себя задремала под действием лекарства, и в этом состоянии, на границе сна и яви, память воскресила образ погибшей сестры. Учитывая мое состояние и то, что рассказал Илья, это абсолютно естественно! Объяснение было бы как раз таким логичным, правильным и гладким, какой обычно и бывает ложь.

– Выспалась? – спросила мама, когда я спустилась завтракать.

Мне хотелось узнать, приходила ли Жанна к ней или к отцу, но бывают вопросы, которые невозможно задать.

Спустя примерно месяц после нашего разговора Илья уехал из поселка. Нашлись покупатели, дом был продан, и Илюша зашел попрощаться. Я тоже была в Ягодном: это произошло воскресным днем.

Осень полностью вступила в свои права. Листья облетели, лишь кое-где виднелись багряные или желтые мазки, словно кто-то плеснул краской. Лишенные листвы, голые ветви отбрасывали тонкие, узкие тени: казалось, кто-то скребет по земле хищными когтистыми пальцами.

С утра зарядил холодный снег с дождем, с неба сыпались мокрые хлопья, под ногами хлюпала водянистая каша. Родители пытались позвать Илью в дом, но он отказался. Так мы все вчетвером и стояли, как на перроне, под большими зонтами, похожими на грибы. Мамина рука дрожала, и полосатый зонт в ее руке подпрыгивал. Казалось, что он хочет подняться в небо и забрать маму с собой, ввысь, а она старается удержаться на земле.

Илья вел себя сдержанно, но все же не так отчужденно и холодно, как все эти недели после похорон. Сказал, что будет жить в Казани, и хотя не оставил адреса, пообещал не менять телефон. Они обнялись, и мама, конечно, не выдержала и заплакала, а Илья стал успокаивать ее и поцеловал в щеку, совсем как раньше.

Глядя на плачущую маму, такую маленькую и беззащитную в его объятиях, на отца, который изо всех сил старался вести себя твердо и по-мужски, я вдруг ясно осознала, насколько сильно сдали родители. Дело даже не в седине и новых морщинах. Илья был сломлен, но я знала, что он оправится – пусть не сразу, а через несколько лет. А вот у мамы с папой этих лет уже не будет. У Ильи есть устремленность в будущее, они же могут жить только прошлым.

– Прости, что рассказал тебе, – сказал Илья, когда мы остались одни. – Лучше было промолчать.

Я принялась уверять его, что в любом случае лучше знать, чем оставаться в неведении и терзаться догадками, хотя сама уже сомневалась в истинности этого утверждения.

– Родители не знают, так ведь? – Вроде бы и вопрос, но вопросительной интонации в голосе не было.

Я покачала головой, и он сказал:

– Яша, послушай меня. Постарайся просто жить. И все. Не ломай голову, ты все равно никогда не поймешь, почему она это сделала. – Илья старался говорить спокойно, но я видела, как побелели костяшки его пальцев. Ручка зонтика грозила сломаться.

Интересно, он видит Жанну только во сне – или жена является ему, как явилась однажды мне? Одна она приходит или с Дашей? Сама я с той ночи не видела покойной сестры. Но всегда ложилась спать только при свете ночника, частенько еще и наглотавшись самых сильных снотворных препаратов, которые сумела отыскать в аптеке.

Ко мне вернулся детский страх перед ночной тьмой, тенями в углу и неведомыми звуками, которыми начинает дышать дом, стоит выключить свет. Для того чтобы открыть глаза, проснувшись среди ночи, или войти в темную комнату, мне требовалось призвать все свое мужество, и иногда его не хватало.