Александр Молчанов - Газетчик

— Сколько времени?

Она нашла глазами часы на телевизоре.

— Без пятнадцати шесть.

— Да. Сейчас отец придет, — подтвердил Алексей. — Хочешь, я тебя провожу?

— Нет, — сказала Нина, — сама дойду.

— Ладно, — легко согласился Алексей. — Захлопни дверь.

Нина поцеловала его в щеку и вышла из квартиры.

Она шла по вечернему поселку и думала о своем сне. Это был не просто сон, это было предупреждение. Но о чем?

После смерти матери Нина жила с тетей в маленьком синем доме на берегу реки. Каждую весну река разливалась, и вода подходила почти к окнам их дома. Нина думала, что когда-нибудь вода поднимется выше, чем обычно, и синий домик оторвется от фундамента и уплывет.

На шатком навесном мосту она снова почувствовала то, что пережила во сне, — ощущение чего-то липкого, клейкого и страшного. Как будто за ней кто-то наблюдал. Остановилась посреди моста, наклонилась, опершись о дощатые перила. Отпустить сейчас руки — секунду будет холодно, еще секунду больно. А потом все кончится.

Нина резко выпрямилась. Она вспомнила, откуда это ощущение. Она думала, все давно прошло и забыто, но нет, не прошло и не забыто. Оно снова здесь, и если она не сделает что-нибудь прямо сейчас, оно останется с ней навсегда.

Дома Нина первым делом подошла к телефону, стоящему на холодильнике, и набрала номер. В трубке послышался недовольный мужской голос.

— Сергей Семенович, это Нина.

— Какая еще Нина?

— Репетитор Алеши. Передайте ему трубку, пожалуйста, я забыла кое-что сказать по домашнему заданию.

— А, сейчас. Леха! Эй, двоечник, иди сюда, тебя твоя учительница!

Отец Алеши был простой работяга в коммунальной службе поселка — ремонтировал мостки и копал канавы для водопроводных труб.

— Нина, привет, — послышался бодрый голос Алексея. — Забыла что-то?

По слишком бодрым ноткам Нина поняла, что отец стоит рядом. Но это было не главное, ей нужно было, чтобы Алексей ее услышал. Что он скажет в ответ — не так важно.

— Слушай меня внимательно, — сказала она. — Я хочу, чтобы ты кое-что для меня сделал.

Павлу Пшеницыну в начале лета исполнилось двадцать два. Это был очень полный молодой человек, рыжий, с большим, круглым, густо покрытым веснушками лицом. Он с детства хотел работать в милиции, никакие другие варианты даже не рассматривал. Несмотря на внушительные габариты, милицейская форма сидела на нем как вторая кожа. Трудно было представить его в чем-то другом.

Непонятно, как Пшеницыну это удавалось, но он всегда выглядел как представитель власти и закона. Даже когда пил пиво в пятницу вечером в баре «Улыбка» на берегу реки. Или когда копал грядки. Или чинил машину. Или когда перелезал через забор жилого дома на улице Подгорной.

Пшеницын спрыгнул с забора и подошел к дому. Он посмотрел в окно комнаты, приложив ладони к лицу, чтобы не отсвечивало.

— Мать моя женщина, — негромко сказал он и перешел к соседнему окну. Заглянул в него и ничего не сказал. Обошел дом и вошел без стука.

Его глазам открылась следующая картина. Стол был заставлен пустыми бутылками, немытой посудой и завален объедками и огрызками. Рядом лежал опрокинутый стул, под стулом — мужчина в белой рубашке. Рубашка была испачкана кровью, голова мужчины в крови. Пол вокруг тоже был залит кровью.

Перед ним на коленях стоял другой мужчина. Этот был лохматый, усатый, одет в тельняшку с длинными рукавами. Он обнимал себя за плечи и раскачивался из стороны в сторону.

Мужчину в тельняшке Пшеницын знал. Валера Шаврин, бездельник, вор и пропойца. Пшеницын подошел ближе. Шаврин поднял глаза и тихонько зашипел.

— Тихо, тихо, — успокоил его Пшеницын, — сиди, где сидишь.

Он медленно обошел Шаврина слева и через открытую дверь вышел в спальню. В спальне из мебели была только широкая двуспальная кровать. Постельного белья не было, кровать была покрыта каким-то ворохом тряпья, в котором можно было разглядеть занавески. Поверх тряпья лежала голая женщина, бесстыдно раскинув ноги. Пшеницын встал над ней и несколько секунд стоял, наклонив голову, и смотрел. На вид женщине было лет тридцать — тридцать пять. Наверное, ее можно было бы назвать симпатичной, если бы не следы регулярного употребления некачественного алкоголя на лице.

Пшеницын подошел к ней ближе, протянул руку и потрогал грудь. Грудь была твердая и холодная.

— Понятно, — сказал Пшеницын и повернулся к двери.

В дверях стоял Шаврин и улыбался.

— Я тебе сказал, где сидеть? — удивился Пшеницын. — Вернулся на место, живо.

— Я за Любку любого порву, — сказал Шаврин.

Пшеницын взялся за край занавески, выдернул ее из-под женщины и накрыл ее сверху. Это было не по инструкции, но Пшеницыну сейчас было плевать на инструкции.

— Ты кто, — сказал Шаврин.

Пшеницын подошел к нему и толкнул в плечо.

— Пошел, давай, — скомандовал он.

— Сам пошел! — заорал Шаврин и взмахнул рукой. Пшеницын увидел большой кухонный нож. Он легко перехватил руку с ножом, пару раз стукнул ею о дверной косяк. Пальцы Шаврина разжались, нож упал и воткнулся прямо в его босую ногу. Шаврин заорал, оттолкнул Пшеницына и кинулся к окну.

— Стоять! — крикнул Пшеницын, но Шаврин уже с разбега нырнул в окно. Стекло с грохотом разлетелось, и Шаврин застрял. Передняя часть туловища оказалась на улице, а ноги остались в комнате.

— Замечательно, — сказал Пшеницын. — Просто замечательно.

Пшеницын отвез истекающего кровью Шаврина в районную больницу, а сам поехал в райотдел. Райотдел размещался в трехэтажном кирпичном здании на берегу реки. Рядом стоял небольшой деревянный домик — здесь райотдел сидел до 1986 года. Говорят, это было первое здание, построенное в Шиченге в 1936 году, когда район отделили от Архангельской области и сделали самостоятельной административной единицей. Здание было примечательно тем, что в конце 1970-х из него сбежали трое заключенных, отбывавших пятнадцать суток, — ухитрились прорыть тоннель до реки. Конечно, их сразу поймали и добавили каждому по два года за побег. После этого появилось новое здание, со стальными решетками и бетонными полами. Отсюда так просто не сбежишь.

— Тебя Соловьев искал, — сказал Пшеницыну дежурный на входе.

— Он еще у себя?

— Вроде да.

Пшеницын поднялся на второй этаж, прошел через пустую приемную и вошел в кабинет начальника райотдела Геннадия Сергеевича Соловьева. Кабинет был просторный, в три окна. Все три выходили на площадь перед универмагом.

— Разрешите?

Соловьев сидел за столом и читал какое-то письмо. Бросил на Пшеницына короткий взгляд, неопределенно махнул рукой и вернулся к чтению.

Пшеницын встал у двери.

— Присядь, не маячь, — сказал Соловьев.

Сел на стул у окна.