Дэн Симмонс - Террор

Крозье решительно не желал поворачивать обратно на запад и северо-запад.

Но льдины не дрейфовали в нужном направлении — на юго-восток, к устью реки Бака, — а просто кружили на месте, как паковый лед, две долгих зимы державший в плену «Эребус» и «Террор».

Наконец в субботу 22 июня, во второй половине дня, их собственная льдина дала многочисленные трещины, и Крозье скомандовал всем сесть в лодки.

Вот уже шесть дней они плыли вереницей, связанные тросами, по разводьям и каналам, слишком маленьким или коротким, чтобы идти на веслах или на парусах. У Крозье остался один секстант (более тяжелый теодолит он бросил на льду), и, пока все прочие спали, он снимал с прибора показания, когда облачная пелена ненадолго расступалась. По его подсчетам, они находились примерно в восьмидесяти пяти милях от устья реки Бака.

Крозье, теперь со дня на день ожидавший увидеть впереди узкий перешеек — гипотетический полуостров, соединяющий Кинг-Уильям с уже нанесенным на карту полуостровом Аделаида, — проснулся в лодке на рассвете среды 26 июля и обнаружил, что воздух стал холоднее, на голубом небе ни облачка и милях в пятнадцати к югу и северу виднеется земля.

Позже, собрав пять лодок вместе, Крозье встал на носу головного вельбота и крикнул:

— Люди, Кинг-Уильям — не полуостров, а остров. Теперь я уверен, что впереди, на юго-востоке и до самой реки Бака, простирается море, но я готов поспорить на свой последний соверен, что там нет суши, соединяющей мыс, который вы видите далеко на юго-западе, и мыс, виднеющийся далеко на северо-востоке. А поскольку мы, по всей вероятности, находимся севернее полуострова Аделаида, мы выполнили задачу, стоявшую перед экспедицией сэра Джона Франклина. Это Северо-Западный проход. Ей-богу, вы сделали это!

Раздались слабые возгласы радости, за которыми последовал кашель.

Если бы льдины и лодки дрейфовали на юг, через несколько недель пеших переходов и плавания люди достигли бы устья реки. Но каналы и разводья, по которым они плыли, по-прежнему открывались только в северном направлении.

Условия жизни в лодках были столь же невыносимыми, как в палатках на плавучих льдинах. Люди страдали от страшной тесноты. Даже несмотря на уложенные поперек банок доски, обеспечивающие верхние спальные места в вельботах и тендерах с надстроенными мистером Хикки бортами (разобранные сани тоже служили своего рода крестообразной палубой в средней части переполненных тендеров и полубаркасов), мужчины во влажной шерстяной одежде днем и ночью тесно жались друг к другу. Им приходилось свешиваться за борт, чтобы испражниться (впрочем, необходимость в данном естественном отправлении возникала все реже и реже, даже у тяжелых цинготных больных, по мере того как запасы пищи и воды иссякали), и часто неожиданная волна окатывала голые задницы и спущенные штаны мужчин, потерявших последние остатки стыдливости, после чего у них выскакивали чирьи и начинался лихорадочный озноб, не дававший уснуть долгими ночами.

Утром в пятницу 28 июля 1848 года впередсмотрящий на вельботе Крозье — самого щуплого мужчину на каждой лодке посылали на короткую мачту с подзорной трубой — заметил лабиринт каналов между льдинами, ведущий прямо к мысу на северо-западе, милях в трех от них.

Дееспособные мужчины в пяти лодках гребли — а при необходимости, когда каналы сужались, отталкивались веслами от льда, в то время как самые крепкие прорубали путь кирками и двигали лодки баграми, — восемнадцать часов кряду.

В начале двенадцатого ночи они высадились на каменистый берег в темноте, которую изредка рассеивали лишь проблески лунного света в разрывах облачной пелены, снова затянувшей небо.

Люди были слишком изнурены, чтобы выгружать сани и ставить на них тендеры и полубаркасы. Они слишком устали, чтобы распаковывать свои мокрые голландские палатки и спальные мешки.

Они упали на камни прямо там, куда дотащили тяжелые лодки по покрытому льдом и галькой берегу, темному от высокого прилива. Они спали, сбившись в кучи, согреваемые лишь слабым теплом тел своих товарищей.

Крозье даже не поставил часового. Если чудовищное существо хочет напасть на них сегодня ночью, пускай нападает. Но перед сном он потратил час на попытки снять точные показания с секстанта и определить местоположение по навигационным таблицам и картам, которые по-прежнему таскал с собой.

По его подсчетам, они провели на льду двадцать пять дней, за каковой срок прошли пешком, продрейфовали и проплыли в лодках в общей сложности сорок шесть миль на юго-юго-восток. Они снова находились на Кинг-Уильяме где-то к северу от полуострова Аделаида и теперь еще дальше от устья реки Бака, чем были двумя днями ранее: примерно в тридцати пяти милях к северо-западу от горла узкого залива по другую сторону безымянного пролива, который они просто не смогли пересечь. А если добавить шестьдесят с лишним миль пути по заливу к устью реки и восемьсот миль вверх по реке, в общей сложности получается более девятисот миль до Большого Невольничьего озера и спасения.

Крозье аккуратно положил секстант в деревянный футляр, убрал футляр в непромокаемую сумку, нашел в вельботе влажное одеяло и расстелил его на камнях рядом с Дево и тремя спящими мужчинами. Он забылся сном в считанные секунды.

Капитану снилась Мемо Мойра, подталкивающая его к алтарной ограде, и ждущий там священник в насквозь мокрых одеяниях.

Лежа в окружении храпящих мужчин на залитом лунным светом неизвестном берегу, Крозье в своем сне закрыл глаза и высунул язык, чтобы причаститься Тела Христова.

Джон Бридженс всегда — втайне от всех — сравнивал различные периоды своей жизни с различными произведениями литературы, оказавшими влияние на его жизнь.

В отрочестве и юности он время от времени видел себя то одним, то другим персонажем «Декамерона» Боккаччо или «Кентерберийских рассказов» Чосера — а далеко не все выбранные персонажи имели характер сколько-либо героический. (В течение нескольких лет отношение Бридженса к миру можно было выразить фразой «поцелуй меня в зад».)

В возрасте от двадцати до тридцати лет он чаще всего отождествлял себя с Гамлетом. Странным образом стремительно взрослеющий принц Датский (Бридженс был уверен, что за несколько недель сценического времени юноша Гамлет к пятому акту чудом превращается в зрелого мужчину по меньшей мере тридцати с лишним лет) колебался в нерешительности между словом и делом, между мотивом и действием, скованный такой глубокой и неумолимой рефлексией, которая заставляла его размышлять обо всем, даже о самой мысли. Молодой Бридженс был жертвой такой же рефлексии и, подобно Гамлету, часто задавался самым существенным из всех вопросов: быть или не быть? Тогдашний наставник Бридженса, элегантный профессор, изгнанный из Оксфорда, и первый откровенный содомит, которого молодой человек встретил в жизни, презрительно объяснял, что знаменитый монолог никоим образом не является размышлением о возможности самоубийства, но Бридженс знал лучше. Слова «так трусами нас делает стыдливость» были обращены прямо к душе юноши Джона Бридженса, глубоко неудовлетворенного своей жизнью, несчастного из-за своих противоестественных наклонностей, несчастного из-за необходимости притворяться не тем, кем он является на самом деле, несчастного в своем притворстве и несчастного в своей искренности, и в первую очередь несчастного из-за того, что он в силах лишь думать о смерти, ибо страх, что способность мыслить — «видеть сны, быть может» — сохранится и за гробом, удерживал его даже от быстрого, решительного, хладнокровного самоубийства.