А Финн - Женщина в окне

Мне известен самый быстрый способ. Медсестра уже держит наготове шприц.

– Мы подумали, что кто-то расшалился не в меру, – объясняет детектив. – Ну, они подумали. По идее, надо говорить «мы», ведь одно дело делаем. Знаете, как команда. Работаем на общее благо. Что-то вроде того. – Он прибавляет газ. – Но меня там не было. Так что я не считал это шалостью, поскольку в тот момент был не в курсе. Вы слушаете меня?

Я не слушаю.

Мы едем по авеню в ничем не примечательном «седане» Литла. Покрытое дымкой послеполуденное солнце мерцает сквозь окна, скачет, как плоский камушек по поверхности пруда. Моя голова ударяется о стекло. Я вижу отражение своего лица, халат собрался складками на шее. Литл не умещается на своем сиденье, задевает меня локтем.

Я чувствую себя заторможенной, физически и умственно.

– Разумеется, потом фельдшеры увидели вас, скорчившуюся на траве. Так они сказали, так они это описывали. Дверь вашего дома была открыта, и они подумали, что там произошло несчастье, но, осмотрев дом, никого не нашли. Им пришлось заглянуть внутрь, понимаете. Из-за того, что они услышали по телефону.

Я киваю. Не могу в точности вспомнить то, что говорила по телефону.

– У вас есть дети? – Я снова киваю. – Сколько? – Я выставляю один палец. – Один ребенок? Ха! У меня четыре. Ну, четыре будет в январе. Четвертый заказан. – Он смеется.

Я не смеюсь. Едва могу пошевелить губами.

– Мне сорок четыре, и четвертый ребенок на подходе. Наверное, четыре – мое счастливое число.

«Раз, два, три, четыре», – повторяю я про себя. Вдох и выдох. Чувствую, как по венам растекается лоразепам.

Литл сигналит, и автомобиль перед нами ускоряет ход.

– Обеденный час пик, – говорит он.

Я поднимаю глаза к окну. Уже почти десять месяцев я не бывала на улице и не сидела в машине. Десять месяцев я видела город только из своего дома. Ощущение сверхъестественное, словно я обследую неизведанную территорию, словно попала в цивилизацию будущего. Вдали маячат невероятно высокие здания, пронзающие белесо-голубое небо. Мимо проносятся дорожные знаки, броские вывески – «СВЕЖАЯ ПИЦЦА, 99 центов!!!», «Старбакс», «Хол фудс» (когда открылся этот магазин?), – старая пожарная часть, перестроенная в кондоминиум с квартирами от 1,99 миллиона долларов. Прохладные темные переулки, ослепленные солнечным светом окна. Позади слышатся сирены, и Литл подруливает к тротуару, чтобы дать проехать «скорой».

Мы приближаемся к перекрестку, останавливаемся. Я рассматриваю светофор, сверкающий дьявольским оком, наблюдаю за потоком людей, идущих по переходу: две мамы в голубых джинсах, толкающие детские коляски; сгорбленный старик, опирающийся на трость; подростки с ядовито-розовыми рюкзаками; женщина в парандже бирюзового цвета. Зеленый воздушный шарик, оторвавшийся от киоска с брецелями, улетает в небо. Автомобильный салон наполняет уличная какофония: чей-то веселый вопль, гул транспорта, трели велосипедных звонков. Буйство красок и звуков. Я чувствую себя на коралловом рифе.

– Поехали, – бормочет Литл, и машина устремляется вперед.

Вот, значит, во что я превратилась? Женщина, которая, как рыбка гуппи, таращит глаза на обычный «обеденный час пик»? Пришелец из другого мира, с благоговением взирающий на чудо открытия нового бакалейного магазина? В недрах моего иссушенного мозга пульсирует подавленный гнев. Мои щеки начинают пылать. Вот во что я превратилась. Вот кто я такая.

Если бы не лекарства, я завизжала бы так, что лопнули бы окна.

– Ну вот, – говорит Литл, – здесь наш поворот.

Мы сворачиваем на нашу улицу. Мою улицу.

Мою улицу, которую я не видела почти год. Кофейня на углу – стоит на своем месте, и, возможно, там все так же подают крепкий горький кофе. Дом поблизости – прежнего огненно-красного цвета, в цветочных ящиках полным-полно хризантем. Антикварная лавка через дорогу – неосвещенная и мрачная, на фасаде вывеска: «СДАЕТСЯ В АРЕНДУ КОММЕРЧЕСКОЕ ПОМЕЩЕНИЕ». Давно заброшенная католическая школа Святой Димфны.

Перед нами разворачивается забытая мной панорама, мы проезжаем под сводами обнаженных ветвей, и я чувствую, как к глазам подступают слезы. Моя улица – спустя четыре времени года… «Странно», – думаю я.

– Что странно? – спрашивает Литл.

Должно быть, я сказала это вслух.

Чем ближе к концу дороги, тем труднее дышать. Вот наш дом – мой дом: черная входная дверь с цифрами 2-1-3, вычеканенными на латуни над дверным кольцом; с каждой стороны вставки из освинцованного стекла; рядом два фонаря, которые горят оранжевым светом; четыре ряда окон, уныло смотрящих вперед. Камень стен не такой блестящий, как я помню, а с потеками под окнами, словно те плачут; на крыше виден фрагмент подгнившей шпалеры. Все оконные стекла требуют мытья – даже с улицы я замечаю сажу. «Самый красивый дом в квартале», – говорил, бывало, Эд, и я соглашалась с ним.

Мы состарились, дом и я. Мы обветшали.

Едем мимо дома, мимо сквера.

– Это там, – сообщаю я Литлу, показывая назад. – Вон мой дом.

– Я бы хотел пригласить вас к соседям, чтобы переговорить с ними, – объясняет он, подъезжая к обочине и заглушая двигатель.

– Не могу. – Я качаю головой. Неужели он не понимает? – Мне надо домой.

Я вожусь с ремнем безопасности, потом до меня доходит, что это ни к чему не приведет.

Литл смотрит на меня. Поглаживает рулевое колесо.

– Как же мы это сделаем? – спрашивает он скорее себя, чем меня.

Мне наплевать. Наплевать. Я хочу домой. Можете привести их ко мне. Втиснуть всех в мой дом. Закатить долбаную вечеринку для соседей. Но сейчас отвезите меня домой. Пожалуйста.

Он по-прежнему смотрит на меня, и я осознаю, что опять говорила вслух. Я съеживаюсь.

Быстрый и отрывистый стук в окно. Я поднимаю глаза – у «седана» стоит женщина с острым носом, оливковой кожей, в водолазке и длинном пальто.

– Подождите, – говорит Литл.

Он начинает опускать стекло, я корчусь и ною, и он поднимает его обратно, а затем выбирается из салона и осторожно захлопывает за собой дверь.

Они с женщиной разговаривают через крышу машины. Я улавливаю некоторые слова – «ударил ножом», «смущена», «врач», – а сама словно погружаюсь под воду, закрываю глаза, вжимаюсь в изгиб сиденья; воздух спокоен и неподвижен. Мелькают косяки слов – «психолог», «дом», «семья», «одна», – и я начинаю отключаться. Одной рукой я лениво поглаживаю рукав, пальцы другой заползают под халат, пощипывают валик кожи на животе.

Я в полицейской машине, как в ловушке. Сижу, поглаживаю свой жирок. Опустилась дальше некуда.

Через минуту – или прошел час? – голоса стихают. Я разлепляю веки, одним глазом вижу, что женщина пристально смотрит на меня. Снова зажмуриваюсь.