Патриция Хайсмит - Талантливый мистер Рипли [Литрес]

Том рассеянно ответил на какое-то замечание мистера Малуфа, и тот, добродушно и беззлобно рассмеявшись, отошел в сторону. Том презрительно смотрел на его широкую удаляющуюся спину, понимая, что и раньше, и сейчас он был груб, что нужно взять себя в руки, потому что выказывать любезность даже по отношению к этой горстке второсортных торговцев антиквариатом и покупателей бижутерии и пепельниц – Том видел образцы их товаров, разложенные на кровати в спальне, где гости сложили свои пальто, – обязанность джентльмена. Но они слишком уж напоминали ему тех людей, с которыми он распрощался в Нью-Йорке, думал он, поэтому они и вызывали у него нервный зуд и ему так хотелось бежать.

В конце концов, оставался он здесь только из-за Мардж, из-за нее одной. Она была всему виной. Том отпил мартини, поднял глаза к потолку и подумал, что не пройдет и нескольких месяцев, как он научится выносить присутствие даже таких людей, ему хватит на это нервов и терпения – если он снова окажется среди них. Вообще-то, после отъезда из Нью-Йорка он стал лучше, а будет еще лучше. Он глядел в потолок и думал о том, как поплывет под парусом в Грецию, выйдет из Венеции и направится к югу по Адриатическому морю, потом войдет в Ионическое море и поплывет к острову Крит. Так он и сделает этим летом. В июне. Июнь. Какое сладкое и приятное слово, сколько в нем чистоты и неги, сколько солнца! Однако мечтания его длились всего несколько секунд. В уши ему снова ворвались громкие и резкие голоса американцев; точно когтями впивались их слова ему в плечи и спину. Он невольно отошел от того места, где стоял, и приблизился к Мардж. В комнате, помимо нее, были еще две женщины, отвратительные жены двух отвратительных джентльменов, и Мардж, надо признать, выглядела лучше их обеих, но ее голос, как ему казалось, был хуже, такой же, как у них, только еще хуже.

Он собрался было сказать, что пора бы и уходить, но, поскольку мужчине не пристало говорить об этом первым, ничего не сказал, а лишь присоединился к Мардж и окружавшим ее людям и улыбнулся. Кто-то наполнил его стакан. Мардж рассказывала о Монджибелло, говорила о своей книге, и трое лысых мужчин с седыми висками и морщинистыми лицами слушали ее как завороженные.

Когда через несколько минут Мардж сама предложила уйти, пришлось изрядно попотеть, чтобы избавиться от Малуфа и его соратников, которые успели уже опьянеть и теперь настаивали на том, чтобы всем вместе идти ужинать и прихватить с собой заодно мистера Гринлифа!

– Венеция для того и существует, чтобы интересно проводить здесь время! – дурачился мистер Малуф, не упуская возможности обнять Мардж и как бы удерживая ее. Том подумал, что хорошо, что он еще не ел, а то бы его непременно стошнило. – Какой номер у мистера Гринлифа? Давайте ему позвоним!

Покачиваясь, мистер Малуф направился к телефону.

– Кажется, нам пора отсюда убираться! – решительно проговорил Том в ухо Мардж.

Он крепко стиснул ей локоть и повел к двери. По пути они раскланивались и улыбались, прощаясь со всеми.

– В чем деле? – спросила Мардж, когда они вышли в коридор.

– Ничего. Просто я подумал, что ничего интересного уже не будет, – ответил Том, пытаясь смягчить сказанное улыбкой.

Мардж была достаточно высока, но не настолько, чтобы увидеть, что с ним происходит. Он был весь в поту. Пот выступил у него на лбу, и он стер его.

– Мне скучно с этими людьми, – сказал он, – только и делают, что говорят все время о Дикки, а мы их даже не знаем и знать не хотим. Меня от них тошнит.

– Смешные ты вещи говоришь. Со мной о Дикки никто не разговаривал, даже и не вспоминали о нем. По-моему, сегодня было гораздо интереснее, чем вчера у Питера.

Том шел с высоко поднятой головой и молчал. Он ненавидел эту породу людей, но стоит ли говорить об этом Мардж, которая тоже к ней принадлежит?

Они зашли за мистером Гринлифом в гостиницу. Ужинать было еще рано, и они выпили по аперитиву в кафе на улице возле «Гритти». Том старался скрасить свое поведение на вечеринке и в продолжение всего ужина был любезен и разговорчив. Мистер Гринлиф пребывал в приподнятом настроении, потому что только что позвонил жене и узнал, что она в отличном расположении духа и чувствует себя гораздо лучше. Мистер Гринлиф сказал, что последние десять дней врач делает ей новый курс уколов – кажется, с самыми положительными результатами.

Ужин проходил спокойно. Том отпускал невинные, в меру забавные шутки, Мардж весело смеялась. Мистер Гринлиф настоял на том, чтобы расплатиться за ужин, после чего сказал, что возвращается в гостиницу, потому что не очень хорошо себя чувствует. Из того, что мистер Гринлиф заказал макароны и совсем не ел салат, Том сделал вывод, что он страдает «медвежьей болезнью», и готов был сообщить о великолепном средстве, имевшемся в каждой аптеке, но мистер Гринлиф был не из тех, с кем можно, даже наедине, обсуждать подобные темы.

Мистер Гринлиф сказал, что завтра уезжает в Рим, и Том пообещал позвонить ему часов в девять утра, чтобы узнать, на каком поезде он уедет. Мардж уезжала в Рим вместе с мистером Гринлифом, и ей было все равно, какой будет поезд. Они дошли пешком до «Гритти» – у мистера Гринлифа было натянутое выражение лица, в своей серой шляпе с загнутыми полями он напоминал предпринимателя с Мэдисон-авеню, случайно оказавшегося на узких, зигзагообразных улочках, – после чего распрощались.

– Мне очень жаль, что не удалось провести с вами больше времени, – сказал Том.

– Мне тоже, мой мальчик. Быть может, в другой раз. – Мистер Гринлиф похлопал его по плечу.

Возвращаясь домой с Мардж, Том испытывал своего рода воодушевление. Все прошло на удивление хорошо, думал он. Мардж всю дорогу болтала, а потом принялась хихикать, потому что у нее оторвалась бретелька лифчика и ей пришлось одной рукой ее поддерживать, о чем она ему и сказала. Том думал о письме, которое получил днем от Боба Деланси, – первая весточка от Боба, если не считать полученной тысячу лет назад открытки, в которой Боб писал, что полицейские расспрашивали всех в доме насчет подлога с налогами, совершенного несколько месяцев назад. Мошенник, как можно предположить, пользовался для получения чеков адресом Боба, а чеки доставал самым простым способом – вынимал конверты из щели в почтовом ящике, куда их засовывал почтальон. Допросили и почтальона, писал Боб, и тот вспомнил имя и фамилию на конвертах – Джордж Макалпайн. Бобу все это казалось забавным. Он описал реакцию некоторых жильцов, которых допрашивали полицейские. Кто именно брал письма на имя Джорджа Макалпайна – вот в чем загадка. Что ж, ничего страшного. Про эпизод с налогами Том не позабыл, потому что знал, что расследование когда-нибудь да начнется. Он был рад, что оно дошло до этой точки и дальше не продвинулось. Том и представить себе не мог, как полиция вообще сможет связать Тома Рипли с Джорджем Макалпайном. Кроме того, как заметил Боб, мошенник даже и не пытался обналичить чеки.