Патриция Хайсмит - Талантливый мистер Рипли [Литрес]

Подойдя к двери, Том обернулся, потому что мистер Гринлиф тоже поднялся и начал было что-то говорить, хотя Том его и не слушал. Том вдруг увидел, что идет дождь – по оконным стеклам хлестали серые потоки мелкого дождя. Он оглянулся, точно в последний раз, – торопливо, не в состоянии толком что-либо разглядеть. Мардж будто съежилась и показалась ему крохотной посреди огромной комнаты, а мистер Гринлиф по-старчески суетливо семенил ногами, против чего-то возражая. Но уютный гостиничный номер был вполне реален, как и вид по ту сторону канала, где стоял его дом, – из-за дождя его, однако, не было видно. Возможно, он никогда его больше не увидит.

– Вы… скоро вернетесь? – спросил мистер Гринлиф.

– Да-да, – ответил Мак-Каррон с безучастной решительностью палача.

Они направились к лифту. Значит, так это все происходит, думал Том. Несколько слов, тихо произнесенных в вестибюле. После чего его передадут итальянской полиции, а Мак-Каррон, как и обещал, вернется в номер. Мак-Каррон прихватил с собой несколько бумаг, которые достал из своего портфеля. В лифте Том принялся рассматривать лепной узор, тянувшийся вдоль таблички с указанием этажа: яйцеобразный овал, вокруг четыре выпуклые точки, еще один овал, точки, и так до цифры с указанием первого этажа. «Скажи же что-нибудь разумное, что-нибудь банальное, хотя бы о мистере Гринлифе», – сказал про себя Том. Он стиснул зубы. Только бы его не прошиб сейчас пот. Он еще не начал потеть, но пот, скорее всего, выступит у него на лице, когда они окажутся в вестибюле. Мак-Каррон был ему едва по плечо. Когда лифт остановился, Том повернулся к нему и угрюмо спросил, обнажив зубы в улыбке:

– Вы в первый раз в Венеции?

– Да, – ответил Мак-Каррон. Он направился через вестибюль. – Зайдем сюда? – Он указал в сторону бара. В его голосе звучала вежливость.

– Хорошо, – сказал Том.

В баре было не много народа, но не оказалось ни одного свободного столика, который не стоял бы слишком близко к другим столикам. Неужели Мак-Каррон станет обвинять его в таком неудобном месте, преспокойно выкладывая на стол факт за фактом? Том сел на стул, который придвинул ему Мак-Каррон. Сам Мак-Каррон сел спиной к стене.

Подошел официант.

– Signori?

– Кофе, – сказал Мак-Каррон.

– Капучино, – сказал Том. – А вам капучино или эспрессо?

– Который из них с молоком? Капучино?

– Да.

– Тогда мне его.

Том сделал заказ.

Мак-Каррон смотрел на него, улыбаясь краешком губ. Том ожидал три или четыре начала: «Так это вы убили Ричарда, не так ли? С кольцами-то, выходит, сплоховали?» Или: «Расскажите о моторной лодке в Сан-Ремо, мистер Рипли, и поподробнее». Или просто, спокойно направив разговор в нужном направлении: «Где вы были пятнадцатого февраля, когда Ричард высадился в… Неаполе? Хорошо, а где вы тогда жили? Где вы жили в январе?.. Вы можете это доказать?»

Мак-Каррон, однако, ничего не говорил, а лишь разглядывал свои пухлые руки и слабо улыбался. Ему, наверное, кажется таким простым делом распутать этот клубок, думал Том, что и говорить о нем не хочется.

За соседним столиком четверо итальянцев громко смеялись и болтали, перебивая друг друга. Том хотел бы быть от них подальше, но он сидел не шелохнувшись.

Он весь сжался как пружина, но напряжение искало выхода. Потом он услышал свой собственный невероятно спокойный голос:

– У вас нашлось время поговорить с… Роверини, когда вы были в Риме?

И, едва задав этот вопрос, он понял, что хотел спросить именно это: он хотел узнать, слышал ли Мак-Каррон о лодке в Сан-Ремо.

– Нет, – ответил Мак-Каррон. – Меня ждала записка, что мистер Гринлиф будет сегодня в Риме, но я прилетел в Рим так рано, что решил застать его здесь – а заодно и побеседовать с вами. – Мак-Каррон заглянул в свои бумаги. – Что за человек Ричард? Как бы вы описали его как личность?

Значит, Мак-Каррон решил зайти с этой стороны? Том будет говорить, а он выискивать в его словах дополнительные ключи к разгадке? Или он просто нуждался в объективном мнении, которого не мог получить у родителей Дикки?

– Он хотел стать художником, – начал Том, – но знал, что хорошим художником он никогда не станет. Он пытался вести себя так, будто это ему все равно, будто он вполне счастлив и будто именно такую жизнь он и хотел вести в Европе. – Том облизнул пересохшие губы. – Но по-моему, жизнь повернулась к нему боком. Отец, как вы, наверное, знаете, не одобрял его поведения. Да и с Мардж Дикки попал в неприятную историю.

– Что вы имеете в виду?

– Мардж его любила, а он ее нет, и в то же время он так часто виделся с нею в Монджибелло, что она продолжала надеяться… – Том почувствовал себя увереннее, но сделал вид, что ему трудно даются слова. – Вообще-то, он никогда со мной на эту тему не говорил и о Мардж всегда отзывался хорошо. Она ему очень нравилась, но всем было понятно – да и Мардж тоже, – что он никогда на ней не женится. Но Мардж не отступалась. Вероятно, это главная причина, по которой Дикки покинул Монджибелло.

Мак-Каррон, так показалось Тому, слушал терпеливо и с сочувствием.

– Что вы хотите сказать, утверждая, что она не отступалась? Что она предпринимала?

Том подождал, пока официант поставил две чашки пенистого капучино и сунул счет под сахарницу.

– Мардж продолжала писать ему, хотела с ним увидеться и в то же время, я уверен, вела себя очень тактично и не вмешивалась в его жизнь, когда он хотел побыть один. Дикки рассказал мне об этом в Риме, когда я виделся с ним. Он говорил, что после убийства Майлза у него не было ни малейшего желания встречаться с Мардж и он боялся, что она приедет в Рим из Монджибелло, прослышав о всех тех бедах, которые с ним приключились.

– Почему, как вы думаете, он нервничал после убийства Майлза? – Мак-Каррон отхлебнул кофе, поморщился – оттого, что тот был то ли горячий, то ли крепкий, – и помешал его ложечкой.

Том объяснил. Они были близкими друзьями, и Фредди был убит через несколько минут после того, как покинул его дом.

– Как вы думаете, Ричард мог убить Фредди? – тихо спросил Мак-Каррон.

– Нет, не мог.

– Почему?

– Потому что у него не было для этого причины – мне, по крайней мере, она не известна.

– Обычно говорят так: такой-то на убийство не пойдет, – сказал Мак-Каррон. – А вы как считаете, Ричард мог бы пойти на убийство?

Том заколебался, искренне желая ответить честно.

– Никогда об этом не думал. Не знаю, что это за люди, которые готовы на убийство. Я видел, как он сердится…

– Когда?

Том описал два дня в Риме, когда Дикки, по его словам, рассердили и вывели из себя расспросы полицейских и он даже съехал с квартиры, чтобы не отвечать на телефонные звонки друзей и незнакомых людей. Том связал это с нараставшим недовольством Дикки, с крушением его надежд, потому что он не делал тех успехов в живописи, которых хотел. Он отозвался о Дикки как об упорном и гордом человеке, испытывавшем благоговейный страх перед своим отцом и потому готовым пренебречь его желаниями. Дикки, по мнению Тома, был странной личностью: он был щедр и к незнакомым людям, и к друзьям, но подвержен внезапным переменам настроения – от общительности до замкнутости. Подводя итог сказанному, Том назвал Дикки самым обыкновенным молодым человеком, которому приятно было считать себя неординарной личностью.