Анатолий Слюсарев - Инсбрукская волчица. Книга первая

Я глядела на нее, и мне казалось, что передо мной волк. Волк в человеческом обличье. Вернее, волчица. Но, наверное, даже волки не поступают со своими жертвами так, как поступила Анна. Она говорила о своем поступке, как о чём-то незначительном. В ее голосе я ни разу не услышали ни капли раскаяния или сожаления. И все равно, мне ужасно хотелось узнать её историю. Ведь неспроста она стала такой? Ведь не могла она родиться зверем. Не могла! Вдруг, узнав, что довело ее до страшного преступления, я смогу её понять? Только вот как мне разговорить Зигель? С ней нельзя вести себя как с обычными людьми. Она не человек. Человек в ней сгорел той злополучной осенью.

Похоже, она и сама это понимала. Так и сказала:

– Ятеперь не человек. Я – зверь. Помню, было мне лет тринадцать. Бывало, сидят родители, чем-то своим заняты, а на меня никакого внимания. Ну, я и начинала себя калечить. Шилом так ─ р-раз!

Резким взмахом руки она показала, как резала сама себя шилом, и опять расхохоталась, как безумная.

Я держалась из последних сил, мне казалось, еще чуть-чуть, и я сама сорвусь, и вот тогда уже сумасшедшая каторжница выместит на мне все свои обиды и страхи. Но тут Анна взяла фляжку, выпила воды, немного отдышалась и неожиданно успокоилась. Как ни в чем не бывало она достала из-под нар шахматную доску, узелок с фигурами и спросила:

– В шахматы играешь?

– Играю! – быстро кивнула я.

– Это хорошо… Иной раз конвойные играли со мной, но они не всегда в хорошем настроении, считают, что прежде всего они надсмотрщики, а только потом – люди.

Анна сделала первый ход пешкой и спросила:

– А что, давно ты в шахматы играешь?

– Довольно давно, – ответила я, сделав ход конём. – Меня брат научил.

Анна, взявшись за своего коня, проговорила:

– На первый взгляд шахматы – занятие скучное, но… Они учат думать. А хорошо соображать не каждому дано! – сделав ход, она нервно сглотнула.

– Тебе виднее, – отозвалась я. ─ Всё-таки для того, чтобы тщательно продумать поджог, да ещё потом две недели бегать от полиции, нужны о-го-го какие мозги!

– Ну да, меня ж по всему Тиролю искали, а потом и по всей Австрии, – кивнула Зигель. – Но я-то местные леса и горы знала, как свои пять пальцев – я ведь часто там гуляла и каждую скалу, каждую тропинку изучила. Они-то всё по главным дорогам рыскали, а я залягу в кустах. Они прямо у меня перед носом идут и не замечают. Долго поймать не могли. Собаки, и те теряли след. Мне лес скрываться помогал, ну и горы, конечно. Один раз думала: все, конец! Ищейки окружили, уже на прицел меня взяли. И тут мне на счастье, оползень случился. Они про меня и забыли, дай бог самим выбраться. Я, как увидела, что они в панике, кинулась в другую сторону. Добежала до озера и поплыла. В воде ни одна собака не чует. Так что, Ники, если бежать, то через реки – потом ищи-свищи!

Прервав рассказ о побеге, Анна сделала очередной ход, а после опять пустилась рассуждать о жизни после смерти, и мне поневоле приходилось ее слушать.

Первый день оставил у меня самые тягостные впечатления. Вечером, уже лежа на скомканном тюфяке, я размышляла о своей сокамернице. Если судить по монологам Анны, для неё самым страшным наказанием была не петля, а именно жизнь. Ведь она даже желала смерти, пыталась покончить с собой. Теперь эта рано повзрослевшая гимназистка смиренно ждала смерти, но ожидание естественной кончины было для нее тягостно, и похоже, она хотела бы забрать с собой на тот свет как можно больше людей.

Анна призналась, что за нарушения дисциплины ей присудили трое суток изоляции. Послезавтра срок истекает, Анна присоединится на работах к остальным каторжницам, среди них буду и я.

Судьба Анны казалась мне интересной, и я решила, что непременно разговорю ее. Она и правда, напоминала матёрую волчицу – было видно, что слабость почует за версту. Постараюсь ее не провоцировать, и в то же время держать себя с достоинством, уверенно. Возможно, я даже сумею повторить успех того самого инспектора Дитриха, который вызвал Зигель на откровенность.

Ночью я спала урывками. Мне всё время что-то мешало уснуть – то писк крыс, то шаги конвойных, то невнятное бормотание Анны. Камера напоминала мне мою съёмную комнату в Будапеште, хотя её и комнатой можно было назвать с натяжкой, скорее, это был шкаф. Жила я почти на самом чердаке, и летом мне было невыносимо душно, а зимой очень холодно. Кашель и насморк стали моими неразлучными спутниками зимой и осенью, и если бы не поддержка братьев, часто помогающих мне лекарствами и пайком, я бы давно отдала Богу душу от чахотки. Сама же комната в длину и ширину была не больше пяти шагов, а потолок так низко стоял над головой, что любой человек ростом чуть повыше меня непременно ударился бы, выпрямившись во всю длину.

Из мебели здесь были только ветхий стол, железный сундук и продавленный диван, из которого уже лезла вся набивка. На диване я и спала, укутавшись в старые рваные покрывала, стараясь особо не раздеваться, чтобы ночью не замёрзнуть. Старые светлые обои давно превратились в лохмотья и небрежно свисали со стен, демонстрируя щели и дыры, из которых постоянно лезли тараканы. Солнечные лучи проникали сюда крайне редко, оттого комната была особенно мрачной. Человек непривычный здесь бы точно удавился от тоски. Это была даже не клетка, а гроб. Самый настоящий гроб. Крысы казалось, только и ждали, когда я концы отдам, чтобы жадно обглодать меня и изгрызть всю мою одежду, которую я благоразумно прятала в сундук. Он был единственный защитник от крыс. Здесь лежало всё: свечи, мыло, спички, ботинки, парадная одежда, кое-какие украшения и съестные припасы. Эта мерзость чуяла запах съестного, но совладать с железом не могла. Как же мне порой хотелось запустить в эту могилу удава… Крыс бы он точно переловил.

Всякий раз, подходя к крошечному окошку, я видела всю улицу, как на ладони. Я жила в районе, отдалённом от центра Будапешта, оттого народ здесь был нам под стать – типичная городская беднота, едва сводящая концы с концами. Часто оборванные мальчишки в замызганных пиджаках ошивались у трамвайной остановки, надеясь получить подаяние от пассажиров. Через дорогу виднелась и ярмарка, и местный трактир, знаменитый на всю округу. Это был настоящий приют для моих сестёр по нужде, готовых отдать своё тело за гроши. Часто проститутки ошивались у входа в местный парк – самое хлебное место для ловли клиентов. Я знала чуть ли не все места в Будапеште, где обитали женщины древнейшей профессии. Да, я была одной из них. Все мои братья давно были в курсе, чем я занимаюсь, но никогда ни от братьев, ни от Тимеи я не слышала ни слова упрёка. Золтан даже взялся решать возникающие проблемы.