Анатолий Слюсарев - Инсбрукская волчица. Книга первая

Симона даже не сразу заметила, что копилки нет. Она быстро стала доставать тетрадь и учебник немецкого языка, нужные для следующего урока.

В класс вошла Ингрид. Урок начался. Я сидела, как на иголках.

Внезапно Симона подняла руку:

– Можно выйти?

– Да, пожалуйста, – ответила Инга, и спросила обеспокоенно: – ты хорошо себя чувствуешь?

– Да-да, – пробормотала бледная, перепуганная Симона, – мне просто надо выйти.

– Может быть, послать кого-то из девочек, чтобы тебя проводили? – предложила учительница.

– Нет, – очень твёрдо, ответила Симона и выбежала из класса.

Вернулась она минут через двадцать, и не глядя ни на кого, села на своё место.

– Всё в порядке? – поинтересовалась Инга.

– Да, – ответила Симона, опустив глаза.

После урока, едва только за Ингой закрылась дверь, Симона подбежала к двери и прокричала:

– Девочки, внимание! У меня кто-то стащил копилку с деньгами на подарок.

– Как стащили? Кто стащил? – раздались отовсюду голоса. Одноклассницы перестали раскладывать на партах швейные наборы и ножницы, необходимые для следующего урока домоводства и уставились на Симону.

– Она стояла вот здесь, – показывала Симона, почти плача, мы ушли на обед, а когда вернулись, то вот… нет…

– Ты, наверное, забрала копилку с собой в кафе и там забыла – предположила Тильда фон Штауфенберг.

– Я тоже так подумала, – убитым голосом сказала Симона, – я отпросилась у Инги для того, чтобы сбегать в кафе и проверить, не находили ли там банку. Но там тоже ничего нет…

– Нет, ты не брала банку с собой, – зашумели некоторые девочки.

– Брала, брала, ты несла её с собой, – к моему удивлению, утверждали другие.

Потом, когда я столкнулась с судебным следствием, я поняла, что даже самые добросовестные и честные свидетели какого-нибудь события всегда говорят разное. Так устроена человеческая память. Некоторые люди искренне верят, что видели то, чего не было и в принципе не могло быть. Представляю, как потом их мучил этот пиявка-инспектор.

– Пора признаваться, – прошептала я в ухо Саре.

– Подожди, – отмахнулась она, – не надо. Пусть подумают, что стащили в кафе.

Но в это время кто-то спросил:

– А кто у нас оставался в классе?

– Я обедаю всегда дома, – сообщила Тильда.

– И я…

– И я… – раздались голоса ещё двух или трёх девочек.

– Оставались блохастые! – провозгласила Хильда. Ну-ка, показывай, что у тебя тут, – и она заглянула в парту к Миле.

– Ты с ума сошла, – крикнула Сара, – она всё время была со мной, нет у неё ничего!

В это время Хильда повернулась от Милы ко мне и схватила мой мешок для бутербродов, прежде, чем я успела что-либо сделать.

На свет была тут же извлечена злополучная копилка.

– Я не воровала! – закричала я, – мы просто хотели проучить Симону, чтобы она не бросала деньги без присмотра.

– Так мы тебе и поверили! – закричала Хильда Майер, – мы ведь знаем, что ты уже когда-то проворовалась!

– Это неправда! Я никогда ничего не воровала!

– А кто стащил портрет жениха из портфеля Инги в прошлом году?

– Это не был её жених! И вообще…

– Ага, откуда ты знаешь?! Это ты его стащила!

В меня полетела мокрая тряпка, которой стирали с доски.

Одноклассницы толкали меня, щипали со всех сторон, бросали в меня учебники.

Сара хотела было вмешаться, но остальные буквально облепили её, тем самым отрезав ей путь до меня.

– Прекратите немедленно! – кричали синхронно Сара и Мила, но их голоса тонули в общем гаме. К тому же Сару ловко скрутила Хельга Мильке. Эта великанша была единственной, кто имел власть над хорваткой, остальные побаивались боевитую Манджукич.

Пожалуй, только она не верила в то, что копилку украла я, да и то лишь потому, что сама знала, кто это сделал. Но не выдала ни себя, ни Милу, ни меня, хотя я просто наблюдала за тем, не идёт ли кто.

– Двери, двери держите, а то убежит! – кричала Ирма Нойманн.

Я поняла, что мне не избежать расправы, ведь сейчас мне отрезан даже путь к отступлению. Помочь некому, и в этом был весь ужас.

Рядом на парте уже лежали приготовленные кем-то из девочек к уроку домоводства отрез ткани, игольница, ножницы и маленькое шило, с помощью которого надо было проделывать отверстия в поясе платьев, которые мы тогда учились шить.

В отчаянии я схватилась за шило. Кого-то ударить я бы могла только в состоянии помутнения рассудка, и кажется, сейчас я была близка к этому состоянию. Я не хотела оправдываться, поскольку знала, что они будут глухи к моим мольбам и протестам.

– Не подходи! – крикнула я, выставив шило перед собой, но было поздно – Хильда Майер, выступив вперёд, схватила меня за волосы и дёрнула с такой силой, что вырвала чуть ли не клок. Завязалась потасовка, и в следующий миг раздался громкий крик Хильды, а вскоре к нему присоединился и визг моих одноклассниц. Хильда куцей овцой бросилась в коридор, размазывая кровь и слёзы по своему лицу. Она билась в истерике и металась по коридору, точно муха на окне.

Я даже не сразу сообразила, что произошло и какое-то время бездумно таращилась на пятна крови, оставшиеся на моих пальцах и рукавах. Когда же я осознала это, я тотчас преобразилась. Впервые я увидела страх в глазах одноклассниц и решила воспользоваться этим.

– Ирма, – с нервным смешком подозвала я. – Иди-ка сюда…

Но та бросилась бежать, как антилопа. Мои одноклассницы визжали и в панике разбегались, опасаясь угодить под раздачу. В этот миг к нам стремглав примчался математик.

– Что за шум? – поинтересовался он, поправляя очки, однако увидев меня с шилом в руке и заплаканную Хильду, он сразу всё понял, и распорядился:

– Майер, срочно к врачу! А с вами, Зигель, я поговорю отдельно.

Окончание этого ужасного дня я помню, как в тумане. Помню, как математик тащил меня за руку по коридору, а все ученицы рассыпались от нас в стороны, как горох. Пока шла возня, Сара успела ополовинить копилку, без труда открыв бутафорский замок. Она пыталась заступиться за меня. Всю дорогу она шла следом и кричала, что Хильда сама виновата, и вообще место Майер в зоопарке, поскольку она терроризирует весь класс. Помню, как стояла перед начальницей гимназии и тупо отвечала что-то на её вопросы. Но что именно она спрашивала, полностью выветрилось из памяти. А может быть, я и не осознавала, о чём меня спрашивают. В конце концов, кто-то из одноклассниц был послан ко мне домой за родителями.

Затем я долго ожидала в приёмной, пока отец с матерью разговаривали с начальницей за закрытой дверью. Я слышала, как эмоционально с ними говорил наш грозный математик.

– Слушайте, мы готовы оплатить лечение Хильды и если…

– Вы меня вообще слушаете?! – спрашивал Бекермайер. – У меня впечатление, что я разговариваю со стеной! Сначала Зигель калечила себя, теперь и до других добралась. Знайте: если вы ничего не измените, то скоро вы будете собирать деньги не на лечение фройляйн Майер, а на пересылку сухарей вашей дочери. Потому, что такими темпами ей прямая дорога в тюрьму! Дай-то Бог мне ошибаться…