Анатолий Слюсарев - Инсбрукская волчица. Книга первая

По прибытии в Инсбрук, он быстро протиснулся к выходу из вагона мимо узлов и сундуков, улыбнувшись мне ещё раз. Последняя улыбка была слишком щедрым неожиданным подарком. Я сидела, не шевелясь, пока вокруг меня попутчики собирали вещи, и грелась отраженным светом этой улыбки. Из вагона я вышла последняя, подобрав по дороге оставленную им на полу игральную карту. Это была червовая девятка. Маленький грязный и потёртый кусочек картона. Спустя годы, уже в тюрьме, я познакомилась с цыганкой, которая от скуки принялась учить меня гадать на картах. От неё я узнала, что червовая девятка означает любовь. Такая вот насмешка судьбы.

Много дней подряд после этой случайной встречи в вагоне я носила с собой червовую девятку в кармане передника. Вечером я её доставала, целовала перед сном и прятала под подушку. Это кажется странным, но при взгляде на эту карту, передо мной очень чётко и ярко вставало лицо моего случайного попутчика так, как будто бы я держала в руках его настоящий портрет. Иногда в особенно тяжёлые минуты я доставала карту и вспоминала бархатные глаза и весёлую белозубую улыбку. Карта давала мне силы жить и мстить своим обидчицам.

Но спустя несколько месяцев случилась катастрофа. Я пришла домой, сняла школьный передник и пошла в столовую обедать, оставив карту в кармане. Прислуга собирала вещи в стирку и забрала мой талисман вместе с грязным передником.

С того дня образ незнакомца из поезда стал как-то тускнеть, и я иногда задумывалась, а был ли он на самом деле, не приснилось ли мне всё это…

И только один раз я испытала нечто подобное, спустя два года после встречи в вагоне.

Я по обыкновению зашла после школы в лавку Зеппа. Хозяина за прилавком не было, и он не вышел, как выходил всегда, услышав звяканье колокольчика над дверью.

Я стояла, лениво рассматривая старинные вещицы, большинство из которых были давным-давно мне знакомы. У Зеппа редко бывали покупатели. Лавка не пользовалась особой популярностью, и уже лет в тринадцать, я начала задавать себе вопрос, а на что он собственно живёт? Ведь от магазинчика явно нет никакого дохода.

В глубине помещения за пыльной портьерой спорили.

– Я не хочу в это ввязываться, может и не получиться так удачно, как в своё время с Лейзерманами, узнала я голос хозяина лавки.

А второй голос – низкий, мягкий, но настойчивый проговорил со смешком:

– Да чего тебе ломаться, ты ведь всегда в стороне, не трусь, старина!

До чего знакомый акцент! Он шепелявит, смягчает звуки, сразу ясно, что он не немец, а, скорее всего, мадьяр.

– Золтан, я не хочу! Дело слишком рисковое. Это для тебя в каторге нет ничего особенного, а я туда не тороплюсь!

– Да, – хохотнул собеседник, – советую иногда вспомнить, что для меня в каторге нет ничего особенного. Так что не будем спорить, дорогой. Ты исправно получаешь денежки за очень небольшие услуги, куда лучше? Зачем тебе ссориться со мной? Будем дружить, как и раньше, да? Лучше соглашайся, иначе вместо меня с тобой будет разговаривать совсем другой человек, не любящий торг и пустую болтовню.

И не дожидаясь ответа, собеседник Зеппа раздвинул портьеру и вышел в торговое помещение. Увидев меня, он удивился и сказал хозяину:

– Ты что не запер дверь? Ну и раззява же ты, дружище…

А затем он улыбнулся мне белозубой улыбкой и подмигнул.

Я вздрогнула. Я знала эту улыбку. Это была улыбка моего попутчика. Хотя человек был несомненно другой. Этот был гораздо более высокий и широкоплечий, да и вёл он себя гораздо более раскованно, даже нагло. От него как будто шла волна удали и озорства, смешанного с опасностью, а тот, из вагона, был скромным, мягким и просто весёлым, может быть потому, что просто выиграл в карты. Но улыбки были одинаковые. Я невольно попятилась назад, чувствуя, что он вот-вот набросится на меня, решив, что я увидела то, чего видеть была не должна. Но не случилось.

Я выскользнула за дверь лавки и до конца дня ходила, как больная, не слыша слов окружающих, и не замечая ничего вокруг.

Тётя исполнила своё обещание. Однако её визит всё равно стал для меня неожиданностью. С момента моего отъезда и визитом тёти прошло не меньше полутора недель.

– Здравствуй, Анна, – поздоровалась она, кивнув мне. – Значит так, сейчас ты расскажешь мне и своим родителям всё, о чём мы с тобой говорили тогда.

Я вмиг покрылась испариной. Мои руки задрожали, сама я то краснела, то бледнела. Но выхода нет – придётся. Я в бессилии опустилась на кресло и с мрачным видом, безэмоционально, как попугай, пересказала весь наш разговор. Упомянула даже о том, что мне «прямая дорога в тюрьму» то ли по инерции, то ли чтобы напомнить родителям о том, что со мной творится. Тётя сидела с каменным лицом, а мама стала похожей на призрак. Странно, но я всё ещё надеялась на восстановление доверия.

Разговор подействовал на родителей, как ушат ледяной воды. Кажется, они наконец-то вспомнили, что мне тоже нужно внимание. Я невольно поймала себя на мысли, что мои родители сейчас ведут себя, как Филипп Гранчар в дни просветления. Но не в том я была положении, чтобы привередничать.

Но что сделали мои родители после отъезда тётушки? Они просто усилили за мной контроль! В первые дни после тягостного разговора мать ходила за мной по пятам и даже провожала в гимназию, что раньше не делала вообще никогда, даже когда я была в первом классе. Кроме того, однажды она, никого не предупредив, затеяла генеральную уборку. В моей комнате она особенно скрупулёзно изучала содержимое шкафа и ночного столика, проверяла мои вещи. Смутные догадки о том, что она ищет, пришли ко мне очень скоро – тётя решила подстраховаться и осторожно намекнула, что у неё есть подозрения, будто я подсела на какое-то вещество (как бы не опиум!). Эти гусыни выдали меня с головой, хорошо, что кокаин закончился и мама не нашла ничего подозрительного, однако потом долго буравила меня своим пристальным взглядом.

Кроме того, она начала проверять мои домашние задания.

Я с удивлением поняла, что она не имеет и половины тех знаний, которые требовались от нас в четвёртом классе гимназии.

Я часто часами сидела над тетрадями, думая о своём, затем что-то писала за пять минут, совершенно не относящиеся к заданию, а затем с демонстративным возмущением показывала матери тетрадь. Она умно кивала, да, мол, вижу, ты сделала задание, теперь можешь почитать или помочь на кухне. Прогулок я была лишена.

На следующий день мать с удивлением узнавала, что за домашнее задание я получила неудовлетворительную оценку.

– Но я же видела, она занималась, – с тревогой шептала она вечером отцу, – я видела, она сидела над учебником, часа три!

– Безобразие! – возмущался отец, – я очень жалею, что мы в своё время определили Анну в эту гимназию! Там даже не могут правильно объяснить материал на уроке, только и знают, что задавать непосильные задания! Не мудрено, что и с дисциплиной у них так всё плохо, над девочками там нет никакого контроля!