Игорь Крутов - Мясник

— Тихо… тихо…

Она изловчилась, укусила его ладонь, но он только сильнее вдавил ее лицо в подушку. Трусики уже были сорваны, и он коленом пытался раздвинуть ей ноги. Она отчаянно сопротивлялась, но силы уже были на исходе. И в какой-то момент вдруг мелькнула предательская мысль: «Да почему нет?» Она перестала барахтаться и обмякла. Почти моментально Андрей этим воспользовался. Острая боль пронзила ее, она вскрикнула, а Андрей стал часто-часто двигаться, и каждый толчок его приносил ей новую порцию боли. Впрочем, длилось это не очень долго. Очень скоро она перестала чувствовать боль так остро, как прежде. Но удовольствия, о котором говорила Вероника, она тоже не испытывала. Наконец Андрей застонал громко, в голос, и затих прямо на ней.

Она не плакала. Она просто думала, что вот, как жаль, хороший ведь парень, и они могли быть еще вполне счастливы, наверное, друг с другом, но вот он взял и все испортил. Ну не виновата она, что такая старомодная.

— Я тебя никому не отдам, — прошептал ей в ухо Андрей.

Она скривилась. Зачем он ей это говорит? Какое это теперь имеет значение?

— Вероника! — позвала она негромко.

Она хотела спросить ее: ну, где он, твой обещанный кайф? И из-за этого стоило столько разговоров вести? Если это секс, то занимайтесь им сами. Без меня. Отныне и навсегда. Я больше в эти игры не играю.

— Их нет, — шепнул ей в ухо Андрей.

— А где они? — удивилась Таня.

— В тамбуре.

— Трахаются? Им что, здесь западло?

— Да нет, — восторженно шептал ей в ухо Андрей. — Помнишь, мы с Генычем выходили. Он тогда сказал мне, что нарочно вытащил меня из купе, чтобы сказать, чтоб я не беспокоился, что когда ты заснешь, они с Вероникой выйдут, а я… ну вот, короче, так и вышло. Башка у него варит, правда?

— У него, может, и варит, — слабо ответила Таня. — А у тебя вот вообще отказала. Зачем ты мне эту пакость рассказываешь? Чтоб мне больней было?

— Ну как? — удивился он. — Мы же теперь все равно вместе. Рано или поздно это бы произошло. Так что мы теперь, считай, как Геныч с Вероникой — вместе.

— ЭТО не произошло, — спокойно проговорила Таня. — ЭТО теперь вообще никогда не произойдет. Из-за тебя. Я не так себе ЭТО представляла. То, что произошло, мне не нравится. Так что больше ко мне не прикасайся. Никогда. Понял?

— Ты че, Танька? — удивленно спрашивал он ее.

— Ты как с Генкой договорился? — спросила она у него. — Что потом сам его позовешь? Должны же они спать.

— Ага, — признался он.

— Ну вот и зови их, — приказала ему Таня.

— Ага, — сказал он и встал.

— Свет не включай, — попросила она.

Так вот все и было. И теперь они приехали в Москву. И она изо всех сил хотела, чтобы он больше никогда к ней не прикасался, не обнимал, не целовал. Она смотреть на него не могла. Противно.

— Все, — услышала она около себя голос Вероники. — Приехали. Ну, Москва, держись. Чума идет.

— Какая чума? — переспросила Таня.

— Потом поймешь, — ответила Вероника, и глаза ее при этом горели каким то странным лихорадочным огнем.

Им было весело. Им было все нипочем.

— А я щас спою! — заорал Суслик.

— Гы-гы-гы! — подхватил здоровенный амбал Приступа.

— Пой, — разрешил Карнаухов.

— Может, не надо… — осторожно подал свой голос и Ваня.

Его маленький рост, скромный вид, а главное — очки, никак не вписывались в обстановку — в компанию пьяных подростков. Нет, Ваня был явно из других. Все остальные, как на подбор, рослые, горластые, нахальные, кровь с молоком и кулаки с пивную кружку. А Ваня…

— Иди отсюда, — послал его прямолинейный Карнаухов.

— Куда? — не понял одноклассника Ваня.

Суслик подсказал, куда именно.

— Гы-гы-гы! — вновь захохотал Приступа.

Ваня пожал плечами. Честно говоря, давно уже надо было свалить, но он все тянул, все чего-то ждал, на что-то надеялся… Может быть, на обещанных Карнауховым девочек?

— Нет, не будет тебе, Ваня, сегодня девочек! Наколол тебя твой лучший друг — почему лучший? С каких это пор? — выманил все деньги, пропил их со товарищи, и все, и никому ты, Ваня, не нужен. Эх, Ваня, Ваня…

Поняв это, Ваня тихо отступил в темноту и вдруг побежал в сторону дома, да так шустро, словно за ним гнались собаки.

— Куда это он? — удивился Приступа.

— А ну его, — махнул рукой Карнаухов.

Действительно, черт с ним. Дал денег на портвейн, и ладно… Стоп! И вдруг в голове главаря возникла мысль.

— Погоди! — остановил приятелей Карнаухов. — Мужики, а сколько там мы сегодня приняли на грудь? Кто помнит?..

«Мужики» напряглись, вспоминая…

Редкие прохожие, издали завидев чуть покачивающиеся фигуры подростков, решительно сворачивали в сторону, стараясь обойти их стороной.

— Шесть! — выкрикнул первым Суслик. — Нет, восемь! Или семь!..

Суслик, он и есть Суслик, ну что с бедняги взять! Торопыга. Промокашка. Пустозвон. И долбо…

— Заткнись, — посоветовал ему Карнаухов.

Суслик тотчас заткнулся, причем сделал это без обиженной физиономии. Потому как Карнаухов. А против Карнаухова нс попрешь. У него, у Карнаухова, на все вопросы один ответ — нож в левом потайном кармане. Почему в левом? Потому что левша…

Главарь уставился на Приступу. Спросил требовательно:

— Ну?

— Много, — выдавил из себя здоровяк.

— А чего такого? — снова влез Суслик. — Ты чего, Карнаух?..

— Ничего. Захотел и сказал. Имею право! — Карнаухов начал заводиться. И, действительно, чего это он вдруг вспомнил про выпивку. Выпили и выпили. Все! Заметано! Теперь — гулять…

— Ты петь хотел? — спросил он у Суслика.

— Ну!

— Так пой, мать твою!..

— Это мы запросто!..

Суслик выбежал на освещенную редкими фонарями улицу и придурковато заорал:

Эхо волнами прокатилось по черным окнам высотных домов, где-то открыли балконную дверь, высунулось чье-то заспанное лицо, но никто ничего не сказал — кто же будет со шпаной связываться!

— Молодец! — похвалил Суслика главарь. — А ты? — обернулся он к Приступе. — Ты чего молчишь, амбал?..

— Гы-гы-гы! — заржал Приступа.

— Ну? — грозно спросил Карнаухов.

— Чего?

— Пой, сука, пока не удавили!..

— Гы-гы… — Приступа вдруг замолчал, понимая, что Карнаухов не шутит. — Да ты чего, Карнаух? Я же не знаю, я же не Суслик…

— Порежу на фиг! — Карнаухов выхватил нож, взмахнул коротко. Он уже ничего не соображал — накачанная алкоголем кровь ударила в голову, и теперь хотелось только одного — бить, кромсать, мочить всех, кто посмеет его, Карнаухова, грозу всего Лианозова, ослушаться. Бить! Кромсать!..

Приступа едва успел отклониться в сторону, пропуская мимо резкий выпад главаря. _