Стив Гамильтон - Виртуоз (в сокращении)

— Эй, подожди! Без глупостей, хорошо? Стой!

Только что я стоял за дверью, а уже через секунду она слетает с петель и отбрасывает меня назад. Сверху тяжело падает Трепач, цепляясь за меня, словно я могу защитить его. Я вырываюсь, он вскакивает и поворачивается к двери. И замирает на пороге: прямо перед ним стоит неизвестный с дробовиком. На серой куртке — серебристый жетон. Но это не коп. Он из частной охранной компании, и двуствольное чудовище в его руках нацелено прямо в грудь Трепачу.

Я вижу лицо охранника. Уродливое и багровое. С тошнотворной ухмылочкой человека, которому наконец-то представилась возможность пострелять в живых людей.

И в ту же секунду… Трепач хватается за пояс. Раздается грохот, похожий на несколько звуков, слившихся воедино, что-то твердое и металлическое ввинчивается в воздух с такой силой, что у меня звенит в ушах. Половина головы Трепача вдруг исчезает. Не разрывается, не разлетается на куски — ее просто больше нет. Тело еще стоит, словно не понимает, что произошло. Потом начинает крениться вбок, оседать, ноги сгибаются, а верхняя половина опрокидывается назад так, как никогда не падают живые существа.

Человек с дробовиком стоял и смотрел на него. Меня он заметил, только когда убитый уже лежал на полу. Я вжался в стену.

— Да ты еще сопляк, черт тебя дери, — процедил он.

Я так и не понял, означает ли это, что меня пощадят. И словно отвечая на мой немой вопрос, незнакомец переломил дробовик и полез в карман за патронами. Оттолкнувшись от стены, я бросился вперед и с разбегу врезался в него.

Он пытался отбиться прикладом дробовика, но тот был переломлен пополам и потому держать его было неудобно. Я пригнулся, схватил его за ноги и дернул на себя. Потом попытался перескочить через него, но он успел поймать меня свободной рукой и хотел придавить ногами.

Я лягался, пока не высвободился, а потом бросился бежать по коридору и вниз по лестнице, рискуя упасть на каждом шагу. Внизу я поскользнулся на краю гигантской лужи крови, в середине которой валялся изуродованный труп Быка, но сумел сохранить равновесие. Грянул еще один оглушительный выстрел, люстра осыпала меня осколками разбитых подвесок.

Я рванулся в открытую дверь. Навстречу холодному воздуху. Второй незнакомец в сером вскинул руку, попытавшись ударить меня, но я уклонился, метнулся в сторону и побежал к деревьям.

Я мчался изо всех сил до тех пор, пока не зашло солнце. Наткнувшись на ручей, я смыл кровь с лица и рук. Отмыть куртку не удалось, и я снял ее, хотя было холодно. Блуждая по лесу, я слышал вдалеке завывания сирен и представлял, как полицейские пускают по моему следу стаю захлебывающихся лаем гончих и сами бегут за ними.

Наконец я вышел к какой-то станции. Перед ней ждало несколько такси, шоферы которых болтали, встав в кружок. Я сделал большой крюк и вошел на станцию с другой стороны, надеясь сесть на поезд до Нью-Йорка.

Я сел, прислонившись спиной к холодной кирпичной стене, и стал ждать. Должно быть, от скуки я задремал, потому что следующим, что я помню, был скрежет тормозов остановившегося поезда. Он стоял прямо передо мной, огромный и гудящий. Открылись двери, начали выходить пассажиры — в основном прилично одетые мужчины и немногочисленные женщины. Только тут я сообразил, что этот поезд направляется на восток от города, значит, следует дальше в Коннектикут. Куда мне не надо. Я хотел вернуться домой, пусть даже считал домом комнатушку над китайским рестораном.

Пассажиры уже рассаживались по машинам. Включали фары и уезжали прочь. Некоторые подзывали такси. Я мог либо дождаться поезда, идущего на запад, либо сделать вид, что сошел с только что прибывшего. Слиться с толпой, выйти на стоянку такси и добраться на нем до города.

Я знал, что до Нью-Йорка отсюда меньше сорока миль. Не так уж много, особенно если показать таксисту деньги заранее. Встав в очередь последним, я дождался, когда человек передо мной сядет в такси и уедет. К тому времени на стоянке осталась всего одна машина. Значит, таксист будет рад любому пассажиру.

— Куда едем, сэр? — Таксист был чернокожий и говорил с мягким акцентом, наверное, ямайским.

Я изобразил, будто пишу. Озадаченно посмотрев на меня, таксист наконец сообразил, в чем дело, достал ручку и вырвал страницу из блокнота, лежащего на переднем сиденье.

«Мне надо в город, — написал я. — Я знаю, что это дорого».

И я указал адрес здания в нескольких кварталах от ресторана, а затем показал пять двадцаток из тех, что дал мне Трепач.

— Вас прямо туда довезти? — Голос таксиста звучал почти напевно. — А кто мне оплатит обратный путь?

Я согласился и на это, сел в машину и считал секунды, пока таксист не тронулся с места и станция не осталась позади. В ушах у меня все еще грохотали выстрелы. Всюду мерещился запах крови. Я был уверен, что буду помнить его до конца жизни, думал, что кровью пахнет и от меня, и опасался, что ее учует таксист.

Эта поездка обошлась мне в сто пятьдесят долларов вместе с чаевыми. Таксист поблагодарил меня и посоветовал скорее идти домой: не стоит в такой холод разгуливать по улицам без куртки.

Дождавшись, когда он уедет, я прошел по улице, свернул за угол и увидел впереди ресторан. Его огни сияли в темноте. Я поднялся по лестнице и вошел в свое убежище.

Там в обувной коробке гудел белый пейджер.

Первым, что я заметил в Милфордской школе, был шум. После пяти лет, проведенных в институте, я вдруг очутился в одном здании с двумя тысячами здоровых детей с нормальными голосами. В большом вестибюле стоял гул, как от реактивного двигателя: все орали, мальчишки носились повсюду, толкали друг друга на шкафчики, размахивали кулаками. Мне казалось, что я попал в сумасшедший дом.

Конечно, в школе были и другие новички. Почти все они выглядели такими же ошарашенными, как и я, и настолько же молчаливыми. Но вскоре я выделился из толпы. На каждом уроке учитель подробно представлял меня классу и оповещал всех о моих «особых обстоятельствах». Эту «проверку» я выдержал с честью. Встречаете Майка словами «добро пожаловать»? Только не ждите, что он ответит «спасибо». Ха-ха.

Не помню, как я провел в школе первый день. Все было как в тумане. Помню только, что обедать я не ходил. Некоторое время я просто блуждал по школе и осматривался, лишь бы побыть в одиночестве. В институте я знал места, куда никто не заглядывал: какие-нибудь кабинеты в стороне от остальных или даже чуланы. Но здесь все было незнакомым. И я бродил по коридорам, пока не вернулся к своему шкафчику.

На следующее утро я ехал в школьном автобусе, сидя в коконе собственного молчания и не слушая вопли остальных. Весь первый семестр в школе со мной никто не разговаривал. Меня вообще не замечали.