Ларс Кеплер - Гипнотизер

– Тогда было бы понятно, почему Беньямин выбросил письмо.

– Мы должны поговорить с Аидой, если оба эти…

– Фактор, – плачущим голосом сказала Симоне.

– Я знаю…

– Ты ввел ему в понедельник фактор?

Эрик не успел ответить – она вышла из комнаты. Эрик направился следом за ней, на кухню. Когда он вошел, Симоне стояла у окна и сморкалась в бумажное полотенце. Эрик хотел обнять ее, но она отстранилась. Он точно помнил, когда сделал сыну последнюю инъекцию. Инъекцию фактора, который помогал крови Беньямина свертываться, оберегал от внезапного кровоизлияния в мозг, лекарства, благодаря которому мальчик не истечет кровью от резкого движения.

– В понедельник утром, в десять минут десятого я сделал ему укол. Беньямин собирался кататься на коньках, но вместо этого поехал в Тенсту с Аидой.

Симоне кивнула и с искаженным лицом стала считать:

– Сегодня воскресенье. Следующий укол надо делать завтра утром, – прошептала она.

– За несколько дней ничего страшного не случится, – сказал Эрик, стараясь успокоить ее.

Он посмотрел на жену, на ее утомленное лицо, прекрасные черты, веснушки. Светлые джинсы с низкой талией, край желтых трусиков над поясом. Ему захотелось остаться здесь, просто остаться, захотелось, чтобы они спали вместе. На самом деле ему хотелось заняться с ней любовью, но он знал, что сейчас не время, слишком рано даже пытаться, слишком рано вожделеть.

– Я пойду, – пробормотал он.

Симоне кивнула.

Они посмотрели друг на друга.

– Позвони, когда Кеннет отследит разговор.

– Куда ты сейчас?

– На работу.

– Спишь в кабинете?

– Это довольно практично.

– Можешь спать здесь.

Эрик от удивления не знал, что ответить. Но секундного молчания хватило, чтобы Симоне истолковала его заминку как колебания.

– Не думай, что это приглашение, – торопливо сказала она. – Не воображай себе ничего такого.

– Мне все равно, – ответил он.

– Перебрался к Даниэлле?

– Нет.

– Мы уже расстались, так что врать не обязательно. – Симоне повысила голос.

– Ладно.

– Что? Что “ладно”?

– Я перебрался к Даниэлле, – солгал он.

– Хорошо, – шепнула она.

– Да.

– Я не собираюсь выспрашивать, молодая ли она, красивая и…

– Она молодая и красивая, – оборвал Эрик.

Он пошел в прихожую, обулся, вышел из квартиры и закрыл дверь. Подождал, услышал, как Симоне заперла дверь и накинула цепочку. Эрик стал спускаться по лестнице.

Утро понедельника, четырнадцатое декабря

Симоне разбудил телефонный звонок. Шторы были подняты, и спальню заливал зимний свет. Симоне успела подумать: “Наверное, это Эрик” – и чуть не расплакалась, поняв, что он и не собирался звонить, что сегодня утром он проснулся рядом с Даниэллой, что она теперь одинока.

Она взяла телефон с прикроватного столика и ответила:

– Да?

– Симоне? Это Ильва. Я несколько дней пытаюсь до тебя дозвониться.

У Ильвы был напряженный голос. На часах уже десять.

– Мне сейчас не до того, – натянуто сказала Симоне.

– Они его не нашли?

– Нет.

Стало тихо. Какие-то тени проплыли мимо окна, и Симоне увидела, как с крыши дома напротив падает краска. Отслоившиеся пласты, которые соскребают люди в оранжевых комбинезонах.

– Извини, – сказала Ильва. – Не буду мешать.

– А что случилось?

– Утром опять приходил ревизор, что-то не так. И я плохо соображаю – здесь Норен. Стучит.

– Стучит?

Ильва издала невнятный звук.

– Явился с резиновым молотком и заявил, что создал новое течение, – объяснила она устало. – Сказал, что покончил с акварелью и ищет нишу в искусстве.

– Пускай ищет свою нишу где-нибудь подальше.

– Он расколотил миску Петера Даля.

– Ты позвонила в полицию?

– Да, они приезжали. Норен все зудел о свободе творчества. Они велели ему держаться от нас подальше, так что теперь он стоит на улице и лупит своим молотком.

Симоне вылезла из постели и посмотрела на себя в дымчатое зеркало одежного шкафа. Она выглядела тощей и уставшей. Как будто ее лицо разбилось на множество мелких осколков, и его пришлось склеивать заново.

– А Шульман? – спросила Симоне. – Как там с его залом?

Ильва заговорила деловым тоном:

– Сказал, что ему нужно поговорить с тобой.

– Я ему позвоню.

– Там что-то со светом, он хочет показать тебе. – Ильва понизила голос: – Я не знаю, как там у вас с Эриком, но…

– Мы разошлись, – коротко сказала Симоне.

– Потому что я думаю… – Ильва замолчала.

– Что ты думаешь? – терпеливо спросила Симоне.

– Что Шульман влюблен в тебя.

Симоне встретила в зеркале свой собственный взгляд и вдруг ощутила волнующую пустоту в теле.

– Постараюсь прийти, – сказала она.

– Сможешь?

– Только позвоню кое-кому.

Симоне вернула трубку на место и немного посидела на краю кровати. Беньямин жив, это главное. Он жив, хотя со дня похищения прошло уже несколько суток. Это очень хороший знак. Похититель не заинтересован в том, чтобы непременно убить его. У него другие цели, может, он собирается потребовать выкуп. Симоне быстро подсчитала свои активы. Что у нее есть? Квартира, машина, кое-какие картины. Галерея, естественно. Можно занять деньги. Как-нибудь справится. Она человек не богатый, но папа может продать дачу и свою квартиру. Они могут жить вместе в съемной квартире, где угодно, это ничего – лишь бы вернуть Беньямина, лишь бы вернуть ее мальчика.

Симоне позвонила отцу, но он не отвечал. Она оставила короткое сообщение о том, что отправляется в галерею, потом быстро приняла душ, почистила зубы, переоделась и вышла из квартиры, не погасив свет.

На улице было ветрено, морозно. Глухая тьма декабрьского утра – сонная, кладбищенская. Пробежала собака, волоча поводок по лужам.

Едва подойдя к галерее, Симоне поймала взгляд Ильвы через стеклянную дверь. Норена не было видно, но на земле возле дорожки осталась сложенная из газеты наполеоновская треуголка. Картины Шульмана светились зеленым. Блестящая аквариумно-зеленая масляная живопись. Симоне вошла; подбежала Ильва и обняла ее. Симоне заметила, что Ильва забыла покрасить волосы в черный цвет – в прямом проборе угадывалась отросшая седина. Но лицо гладкое, подкрашенное, губы темно-красные, как всегда. На Ильве был серый костюм с юбкой-брюками, полосатые черно-белые колготки и тяжелые коричневые ботинки.

– Здóрово, – сказала Симоне и огляделась. – Как же много ты сделала!

– Спасибо, – прошептала Ильва.

Симоне подошла к картинам:

– Вот так я их не видела, как они задуманы. Только по отдельности.

Она сделала еще шаг к картинам:

– Как будто текут куда-то.

Симоне перешла в следующий зал. Там стояла каменная глыба с пещерной живописью Шульмана на деревянных подставках.