Либба Брэй - Логово снов

– Как красиво, – сказал Луи. – Никогда ничего подобного не видел. Даже на балах в Квартале.

– Если бы только женщинам можно было играть на сцене, – вздохнула Вай-Мэй, возвращаясь на свое место рядом с Лин.

– Женщинам нельзя играть в китайской опере? – поразился Генри.

– О, нет. Она только для мужчин.

– Что, и женские роли тоже?

– Ну конечно.

– Гм, – ухмыльнулся Луи. – Похоже, вы там себе организовали вечеринку трансвеститов.

Генри засмеялся и отвел глаза.

– Что такое вечеринка трансвеститов? – поинтересовалась Вай-Мэй.

– Да так, ничего, – быстро сказал Генри, слегка пихая Луи локтем в бок. – Покажите нам еще, мисс Вай-Мэй, если можно вас попросить.

Вай-Мэй танцевала, а Лин хватала росную траву пальцами босых ног и радовалась ее скользкому холодку. Для них с Генри это было совершенно в порядке вещей. Прежние путешествия по снам, когда-то казавшиеся такими необычными, такими захватывающими, им уже наскучили. Здесь они могли сами писать свои сны, и с каждой ночью те становились все реальнее.

Луи оказался добрым и забавным, и Лин понимала, почему Генри так к нему привязан. Когда она смотрела на него вот так, снизу вверх, на фоне золотого неба, он весь мерцал, словно его вырезали из солнечного света. Лин нравилось, как он говорит, словно каждое слово обмакнули в теплый мед.

– Возможно, тебе стоит выйти замуж за Луи, – серьезно сказала Вай-Мэй, когда они с Лин шли обратно к своему месту в лесу на самом краю деревни. – Из него выйдет прекрасный муж. Он очень красивый. Почти такой же красивый, как мой будущий муж, но все-таки не настолько.

Лин сделала над собой усилие и не стала закатывать глаза. На всем свете не было ничего, что Вай-Мэй не сумела бы превратить в дешевый любовный романчик.

– Я пока не готова для брака, – только и сказала она.

– Тебе же семнадцать! – пожурила Вай-Мэй.

– Вот именно, – отрезала Лин.

Вай-Мэй устало вздохнула и похлопала Лин по руке, как какая-нибудь сердобольная тетушка.

– Не беспокойся так, Лин. Я уверена, родители тебе кого-нибудь найдут, – сказала она с таким неподдельным участием, что Лин могла только принять это как должное – и не обидеться.

Впрочем, на научные эксперименты Лин кроткое терпение Вай-Мэй отнюдь не распространялось.

– Когда ты уже закончишь? – жаловалась она, пока Лин пялилась на какой-нибудь деревенский дом, над которым они уже поработали раньше; теперь она пыталась выяснить, изменится ли он каким-то образом просто от того, что она на него смотрит. – Твоя наука такая скучная!

– Наука ни разу не скучная, – огрызалась Лин. – И потом, мне нужно все проверить.

– Эти атомы, о которых ты все время толкуешь, – что они вообще такое?

– Это такие кирпичики, из которых состоит энергия. Все на свете, вся материя сделана из атомов, – объясняла Лин. – Даже мы с тобой.

– А сны? Сны из чего сделаны? – допытывалась Вай-Мэй.

– Полагаю, они рождаются из человеческих мыслей. Из эмоций. Они постоянно обновляются и постоянно творят сами себя, – говорила Лин, а сама думала: интересно, может ли энергетическое поле твориться из всех мыслей, желаний, воспоминаний, проживаемых внутри сна? Может, именно так она и вызывает мертвых? И что получится, если сразу нескольких путешественников поместить в одно и то же место в царстве сновидений? Может ли их взаимодействие превратить сон в реальность?

Каждую ночь под конец визита Лин ставила опыты. Для начала она пометила руки пеплом от костра. Проснувшись, она их внимательно изучила, но следов не обнаружила. На следующий раз она положила в карман несколько камушков, чтобы выяснить, можно ли их пронести в реальный мир: это тоже не сработало. Потом она попробовала пронести в сон фазанье перо для Вай-Мэй, но уже на месте запустила руку в карман, и он оказался девственно пуст.

– Наверное, некоторые вещи проверить просто нельзя, – рассуждала Вай-Мэй, глядя, как воробей прыгает с ветки на ветку, а потом улетает в сторону поблескивающих деревенских крыш и совсем исчезает с глаз. – Возможно, есть вещи, существующие только потому, что это мы их делаем – потому что мы должны .

Генри и Луи проводили долгие часы за рыбалкой на реке или играли музыку на крыльце хижины – Луи на скрипке, а Генри на гармонике. Иногда они брали Гаспара и отправлялись на длинные прогулки, и Генри рассказывал любимому про Нью-Йорк и про своих тамошних друзей.

– Я тебя поведу на радиошоу Эви, а потом мы зависнем в «То что надо!» c Мемфисом и Тэтой – тебе там понравится! Ты уже получил билет на поезд? – спрашивал он.

– Нет пока, cher . Но я утром пойду на почту на рю Лафайет и посмотрю, вдруг он уже пришел.

– Луи, а ты помнишь свои сны поутру, когда просыпаешься? – обеспокоенно спрашивал Генри; ведь если нет, откуда ему знать, что нужно пойти за билетом?

– Надо думать, помню. Кто же такое забудет? – отвечал безмятежно Луи, утыкаясь носом ему в шею.

– Просто на всякий случай, давай я кое-что сделаю. Слушай меня, Луи: когда ты проснешься, ты будешь помнить. Ты будешь помнить все.

– Все, – шептал Луи и целовал Генри, мягко скользя языком ему в рот.

Только одно беспокоило Генри в этих снах – заросли пурпурных вьюнов. Всякий раз, как они шли мимо сине-лиловых цветов, Луи оттаскивал Генри подальше и сам даже близко к чаще не подходил. Если по-честному, он, кажется, до смерти их боялся.

– Да что эти цветочки тебе сделали? – не выдержал Генри в один такой раз.

Луи, однако, не засмеялся.

– Не знаю. Просто у меня от них скверное ощущение, – сказал он, скребя в затылке. – От их запаха голова болит.

Но стоило им отвернуться от чертовой ипомеи, как настроение у Луи сразу же исправилось. Он расплылся в широкой улыбке, стянул рубашку через голову и швырнул ее Генри.

– Чур, я первый! – прокричал он и умчался к сверкающей глади реки.

– А ну, стой! – Генри сбросил собственную одежду на траву и кинулся вдогонку.

Бывало так, что какой-то кусок мира сновидений вдруг терял краски или мигал и гас, будто лампочка, которую пора заменить. Когда такое случалось, Лин и Вай-Мэй концентрировались и качали энергию в мертвый фрагмент, и тогда пейзаж у них под руками шел рябью, согревался и расцветал.

– Ого, вот это, я понимаю, что-то! – говорил в таких случаях Луи, и если он даже немного завидовал, что они с Генри не способны на такую алхимию, то никогда в этом не признавался.

У них над головой нескончаемый поток единичек и ноликов сеял, как дождь, заставляя Генри вспоминать теорию музыки и песенную структуру, а Лин – Книги Перемен. Целые миры грез рождались из этого цифрового дождя: призрачные джаз-бэнды новоорлеанского Вест-Энда выписывались тушью на фоне затянутого дымкой неба. Вагонетка русских горок с Кони-Айленда носилась вечной восьмеркой, вынырнув из детства Лин. Китайский кукольный театр разыгрывал представления, и незримые руки двигали трости.