Роберт Маккаммон - Пятерка

Но он не пришел. Он не мог на эту сторону.

А называется это — анорексия. Доктор сказал: anorexia nervosa.

Дженн посмотрела на себя. И правда веточка. Половина веточки. Черенок листка. Кости сосчитать можно.

«Нет, мам, я не могу пойти».

Мама сказала, что она могла бы пойти, и было бы хорошо, только надо себе позволить. Никто ее там не узнает, если она на этот счет беспокоится. «А я потом тебя заберу, Дженн, иди».

Эта группа столько вынесла. Видела столько смертей и трагедий. И все-таки продолжает играть. Ее не заставили замолчать. Так что… может быть…

«Ладно, мам. Я пойду».

Она едва не осталась за порогом. Возле клуба она оказалась в ожидающей толпе из примерно восемнадцати тысяч человек, и там Дженн разговорилась с девушкой своих лет, которую мама отпустила на концерт. Девушку звали Дайана, у нее были толстые очки и добрая улыбка. Она была одета в футболку с эмблемой «The Five» и объявила себя их фанаткой номер один. Сказала, что мама ее привезла из Уэйко. Потом двери открылись, и толпа хлынула внутрь, и все шли потоком. У входа стоял человек и считал зрителей металлическим приборчиком. Когда Дженн подошла ближе и какие-то люди оттолкнули Дайану назад, чтобы самим пролезть раньше, человек кому-то внутрь крикнул: «Уже почти под завязку!»

И Дженн тогда костлявой рукой потянулась назад через бурлящую толпу, поймала Дайану за руку и сперва потянула на себя, потом протолкнула вперед, чтобы та вошла в дверь первой, потому что Уэйко куда дальше Сидар-Парка и Дженн в случае чего может маме позвонить, а Дайана останется на улице.

Но они вошли обе. Двери закрыли через шесть человек после Дженн.

— Завтрак сейчас будет! — крикнула мать из кухни. — Апельсиновый сок или молоко?

В вопросе звучала надежда.

Дженн уставилась на себя в зеркало. И снова слышала эту песню.

Последнюю песню.

Она услышала слова «Я как свеча, что освещает ночь».

«Дженн, слушай, что я скажу. Внимательно слушай. — Это был голос отца. Он говорил с ней в один из последних дней в больничной палате. — Я не хочу, чтобы ты болела. Ты меня слышишь? У тебя жизнь впереди. Слышишь? Чтобы ты была свечой, Дженн. Чтобы твой свет был виден людям. Я думаю, что с твоим талантом и с твоим сердцем так оно и должно быть. Но болеть ты не имеешь права. Не имеешь права идти за мной. Тебе это понятно?»

Ей было понятно, но совладать с собой она не могла. Вороны прилетели и маленьких птичек расклевывали.

Но вот последняя песня…

И вот это: «Стремись все выше, поднимайся и расти. Но помни, что живым отсюда не уйти».

И снова голос отца. Кажется, это был тот самый последний день.

«Дженн, — прошептал он. — Птичка моя красивая. Ты не плачь, деточка. Лори, и ты перестань. Все нормально. Разве может кто-нибудь уйти из жизни живым ? Да ни в жизнь. И вот поэтому нужно ценить каждый день… каждую минуту. Я вас люблю, мои девочки. Да благословит вас Бог».

И от этой строки в песне у Дженн в «Виста Футура» навернулись на глаза слезы. Потекли по щекам, и Дайана на нее посмотрела и сказала, что, наверное, тогда Фанат Номер Один — Дженн, раз песня так ее тронула.

Дженн подумала — нет, она точно знала, — что на этот раз отец нашел способ пробиться к ней.

Песня была хорошая. Настоящая, хорошая песня, и она Дженн глубоко тронула. Она сказала ей такое, чего не могла сказать больше никому во всем зале.

Но Дженн тогда подумала, что может лучше.

Она посмотрела на висящие на стенах постеры.

Вот Гвен Стефани, которую Дженн считала одной из самых красивых и талантливых женщин мира. И у нее доброе сердце — Дженн это в человеке видит всегда.

Вот женщина по имени Джони Митчелл. Она стоит на сцене перед колоссальной толпой, взметнув руки вверх. Винтажный постер, купленный на eBay. Эти две женщины, на принадлежащих ей дисках, — отдельные и различные таланты. У обеих в голосе огонь и страсть. Джони Митчелл хотела что-то сделать, хотела дать голос тем, у кого его нет. Она хотела ясно говорить — и чтобы ее ясно слышали. А для этого нужно ясно слышать самой.

Гвен Стефани свой талант пустила на развлечение. Чаровать и восхищать, танцевать под ритм, получать удовольствие, смеяться и помогать людям стряхивать на время груз мирских проблем. Помогать им обрести силы, когда прилетают вороны.

Дженн одинаково любила их песни и одинаково любила слушать всех музыкантов своей коллекции. Но эти две… эти два отдельных и различных таланта — к ним она возвращалась снова и снова.

Она думала… что, если бы кто-то мог слить их воедино, справить в один талант, один голос, одну личность? Искательницу правды и радостную проводницу веселья?

И они обе, в этом сочетании, чтобы писали песни сердцем?

Какая это была бы музыка!

Дженн подумала, что, наверное, надо ей сегодня позавтракать. Хотя бы попытаться.

Нельзя петь на голодный желудок.

А уж танцевать — точно никак.

— Молоко, — ответила она матери.

— Хорошо, ангел мой, — ответила мать. И голос у нее сел.

Вот та последняя песня, думала Дженн. Эта песня ей говорила что-то и таким ясным голосом, который не услышать нельзя.

Она еще раз посмотрела на фотографию свою с отцом, подумав, сколько же он проявил мужества, когда оказался готов к дороге.

И ей тоже оно нужно. Сколько-то.

— И сок тоже, — сказала она в кухню. — Пожалуйста, мам, — добавила она, подумав.

За завтраком она ела мало, как птичка, но Лори подумала, что это все-таки начало. Раз уж она не пошла в туалет отдать там все обратно. Лори спросила, что она сегодня собирается делать — обещался ясный жаркий день, и Дженн ответила, что будет возиться с гитарой, может быть, еще позвонит Норин Веласко и Анне Коуп и спросит, не принесут ли они свои гитары. Давно они не собирались.

— А на обед что-нибудь попробуешь? — спросила Лори.

Дженн возилась с ломтиком бекона.

— У нас арахисовое масло есть?

Лори оделась на работу, в форму «Денниз». Табличку «Привет, я Лори» она наденет уже там. Волосы она заплела в косы, почистила зубы. «Слава Богу, что у Дженн не мои кусачки», — подумала она. Солнце должно было вот-вот взойти.

Слышно было, как дочь снова заиграла на гитаре. Музыка — красивейший дар.

Она зашла попрощаться, и Дженн спросила:

— Мам, я тут подумала. Можно, я опять начну брать уроки?

— Я думаю, можно. Вполне можно.

Дженн бросила уроки месяц назад. У нее получалось хорошо, и очень хорошо, но Дженн была из тех — по крайней мере пока не заболела, — кто всегда хочет добиться лучшего.

— А мы можем себе это позволить? Я могла бы работу найти в молле.

— Можем позволить. Поговорим потом, а пока — хорошего тебе дня.

«И не волнуйся слишком», — чуть не сказала Лори, но сегодня, наверное, не стоило.