Беатрикс Маннель - Дом темных загадок

Агнесса снова попыталась отжать простыню, но вдруг услыхала шаги и удвоила старания. Дверь в прачечную открылась тихо и осторожно, Гертруда вела себя иначе.

Внутрь пробралась Марта.

– Это тебе! – произнесла она и протянула Агнессе толстый кусок испеченного из разносортной муки хлеба с повидлом.

От запаха клубники у Агнессы тут же потекли слюнки. Она с опаской взглянула на дверь, но больше не смогла сдерживаться. Схватила хлеб и в три укуса умяла его. Ее тут же охватили угрызения совести. Марта рисковала, что ее поймает Гертруда.

– Святая Дева Мария послала меня, – шутливо сказала Марта, словно прочитав мысли Агнессы.

Девочка внимательно посмотрела на Марту, а та в ответ лишь стыдливо опустила глаза.

– Мне очень жаль.

Агнесса молчала.

– Это была я. Я переложила одеяло, чтобы Гертруда не злилась на меня. Не знала, что она тебя так ненавидит. Почему она так себя ведет? Что ты такого натворила?

Агнесса все еще молчала. Что за дьявольская идея? Ей никогда бы такое и в голову не пришло. От такой девочки лучше держаться подальше. Но Агнесса так долго ни с кем не разговаривала. Остальные просто боялись, что их увидят вместе с ней.

– Ты можешь делать больше, чем все остальные, – прошептала она. – Зачем ты так поступила со мной?

– Только потому, что мне разрешают фотографировать, думаешь, в этом причина?

Агнесса кивнула.

– Эти фотографии делаются только для того, чтобы показать, как все у нас хорошо и благонравно. – Марта широко улыбнулась. – Если бы Гертруда знала, что я тайно фотографирую все, сразу отняла бы у меня аппарат. Но ты права, мой поступок – трусость.

– А почему ты выбрала именно мою кровать, а не Урси или еще чью-нибудь? Ты меня тоже ненавидишь?

Марта пристально взглянула в глаза Агнессе, подыскивая слова.

В прачечной звонко стучали капли из протекающего крана – больше никаких звуков. Наконец Агнесса указала на мокрое одеяло, которое все еще болталось в длинной раковине, и ухватилась за один конец. Марта молча взялась за другой. Они выкручивали его, пока вода не перестала течь. Всякий раз, когда Марта хотела остановиться, Агнесса проворачивала еще немного, хотя была почти на голову ниже и намного худее, чем Марта.

Только когда они закончили, Марта нарушила молчание.

– Я… я, – запнулась она, – я бы так хотела тебя пофотографировать. Твое лицо.

Агнесса удивленно взглянула на нее:

– Ах, вот как?

– Мне очень жаль. Правда.

– Ты тайком насмехаешься надо мной, я чувствую. Поэтому хочешь сфотографировать меня?

Марте кровь ударила в голову.

– Я смеюсь не над тобой, а лишь над твоей возней из-за святой Девы Марии.

– Но она принадлежит мне, как, скажем, мои волосы. – Агнесса взялась за толстую косу.

– Тогда я сфотографирую вас вдвоем, – робко улыбнулась Марта.

– Моя вера защищает меня, – серьезно ответила Агнесса.

– Только не от Гертруды, – покачала головой Марта.

– Возможно, защищает лучше, чем ты думаешь. – Теперь Агнесса улыбнулась в ответ.

Они еще некоторое время смотрели друг на друга, потом Агнесса медленно протянула холодную, истертую в кровь руку. Марта пожала ее, обхватив обеими ладонями так осторожно, словно это была замерзшая птица, которую нужно отогреть.

А вода из крана продолжала капать.

После завтрака Беккер дает нам официальное командное задание. В комнате на первом этаже нам предстоит содрать обои и выкрасить стены в белый цвет, причем сделать все как можно быстрее. Для этого нужно выявить сильные стороны каждого и распределить роли в команде.

Моя роль для меня очевидна. Как только все начнется, я смоюсь и сделаю то, что планировала прошлой ночью. Осмотрюсь основательно в доме, может, есть другие фотографии или зацепки – нечто, что поможет продвинуться.

– У меня лучше всего получается брать на себя ответственность, – ворчит Том, пока мы вместе с Себастианом бежим по первому этажу.

– Шутки в сторону, – шепчет София и с очевидным отвращением осматривает белый халат маляра, который мне всучила Николетта.

Я не в состоянии ничего ответить, потому что снова вспоминаю, как по-дурацки спорила с мамой из-за зеленого цвета спальни вместо того, чтобы спросить о том, что ее волнует и почему она уже третий раз за год перекрашивает стены.

В комнате уже наготове ведро с краской, кисточки, очень высокая лестница и клеенка. Хотя это помещение едва ли можно назвать комнатой – оно скорее напоминает бальный зал, такой высокий и большой, что здесь одновременно могут вальсировать не меньше пятидесяти пар. Лишь серый, местами прохудившийся линолеум напоминает, что здесь когда-то мог располагаться госпиталь.

Сквозь двойные окна бьет яркий солнечный свет, но зал от этого не становится более привлекательным. С тоской смотрю из окна – там, вдалеке, внизу, на озере, поблескивают солнечные лучи. Я жалею, что не улизнула из дому сразу после завтрака.

– Что за омерзительные картины! – с чувством восклицает София. На стенах гигантские полотна, написанные маслом. Подобные можно найти по всему дому, но здесь они особенно уродливы. Они невольно притягивают взгляды посетителей своей жестокостью, и вызывающие позолоченные рамы кажутся чистой иронией по сравнению с отчаянием сюжетов.

Я не могу иначе, мне нужно взглянуть поближе. София и Том следуют за мной. Лишь Филипп игнорирует нас, снимает крышку с ведра и перемешивает краску, пока мы бегаем от картины к картине.

На первом полотне изображен монах с кровавыми шрамами на руках и на лбу. Он в окружении голубей и, кажется, разговаривает с ними. На следующей картине мужчина привязан к столбу, все его тело пронзено стрелами. Каждая деталь прорисована очень реалистично: каждая капля крови кажется почти трехмерной. Другая картина не такая кровавая, но не менее отталкивающая. На ней – женщина, ее обнаженное тело почти полностью скрыто под локонами. У ног маленький ягненок. На очередном полотне тоже молодая женщина, на этот раз на корабле, в окружении других девушек, ее тоже пронзила стрела.

Радуюсь, что во время завтрака съела немного. В противном случае я бы никогда не смогла так легко рассматривать изображения страданий.

– Кто-нибудь знает, что здесь изображено? – спрашиваю я.

Том поднимает брови:

– У тебя разве не было уроков религии?

– У нас была этика, – почти хором отвечаем мы с Софией.

– Несчастные язычники, значит, – ухмыляется Том. – Это святые мученики. Они умерли за веру. Мученическую смерть люди раньше считали своего рода крещением кровью.

– Крещение кровью! – вздрагивает София. – От такого у меня кошмары начнутся!

Том переходит от картины к картине и объясняет, что мужчина на первом полотне – это монах Франциск Ассизский, он проповедует птицам. Об этом я даже когда-то слышала.