Деннис Лихэйн - Дай мне руку, тьма

Лиф нахмурился и облокотился о стену.

– В последний раз это были осы, – сказал Долквист.

– Это были пчелы.

– Вы говорили осы, Алек.

– Я говорил пчелы, – кротко сказал Алек и повернулся ко мне. – Вас когда-нибудь жалили?

Я пожал плечами.

– Возможно, раз или два в детстве. Точно не помню.

На несколько минут воцарилась тишина. Алек Хардимен сидел напротив и разглядывал меня с таким видом, будто пытался представить себе, как бы я выглядел, разрубленный на части и разложенный на белоснежном фарфоре в обрамлении вилок, ножей и прочих столовых приборов.

Я оглянулся в полной уверенности, что Алек не станет отвечать на вопросы, которые меня сейчас интересуют.

Когда он заговорил, казалось, его губы совсем не двигались, и восстановить этот момент я смог только потом, по памяти.

– Не могли бы вы поправить мне очки, Патрик?

Я взглянул на Лифа, но он только пожал плечами. Я наклонился и быстрым движением отправил очки к глазам Алека. Но этого мига хватило, чтобы он прижал свои ноздри к узкой полоске моей обнаженной кожи между перчаткой и манжетом. Нюхал он громко и смачно.

Я убрал руку.

– У вас был секс сегодня утром, Патрик?

Я ничего не ответил.

– Ваша рука пахнет сексом, – сказал он.

Лиф отошел от стены на достаточное расстояние, чтобы я смог на его лице прочитать предупреждение.

– Хочу, чтобы вы кое-что поняли, – сказал Хардимен. – Вы должны знать: перед вами проблема выбора. Можете сделать правильный, а можете ложный, но выбор вам будет предоставлен. И еще: не все, кого вы любите, выживут.

Мне показалось, что мои гортань и язык посыпаны песком, и я никак не мог выжать из себя хоть немного слюны, чтобы смочить их.

– Сын Дайандры Уоррен погиб потому, что она вас посадила. Насчет этого я знаю. А что другие жертвы?

Он стал что-то напевать себе под нос, поначалу довольно тихо, так что я не мог разобрать мелодию, пока он не опустил голову, подбавив громкости.

– Зовите клоунов скорей...

– Так как с другими жертвами? – повторил я. – Почему они погибли, Алек?

– Разве это не рай земной... – пел он.

– Вы вызвали меня сюда по какой-то причине, – сказал я.

– Ты, конечно, согласен со мной...

– Почему они умерли, Алек? – спросил я.

– Если кто-то все плачет и ноет... – Голос Алека был высоким и тонким. – Если кто-то страдает от боли...

– Заключенный Хардимен...

– Зовите клоунов скорей...

Я посмотрел на Долквиста, затем на Лифа.

Хардимен помахал мне пальцем.

– Не волнуйтесь, – пел он, – они уже здесь.

И он рассмеялся. Смех его был резким, голосовые связки сильно напряжены, рот широко открыт, плевки разлетались по всем углам, а глаза округлялись все больше, когда останавливались на мне. Весь воздух в камере, казалось, уходит в рот Хардимена и будет наполнять его легкие до тех пор, пока не надует тело, как шар, нам же не останется ничего другого, как задохнуться в безвоздушном пространстве.

Затем его рот, наконец, захлопнулся, глаза потускнели, и он снова выглядел вежливым и рассудительным, как провинциальная библиотекарша.

– Зачем вы меня вызвали сюда, Алек?

– Вы все-таки прилизали свой чубчик, Патрик.

– Что?

Хардимен, повернувшись, обратился к Лифу.

– У Патрика в детстве был дурацкий чубчик, ну, такой вихор, вот здесь, ближе к затылку. Он у него торчал, как сломанный палец.

Я едва сдержал желание протянуть руку к голове и пригладить вихор, которого у меня не было уже много лет. Внезапно я почувствовал холод в желудке и непонятную слабость.

– Зачем вы вызвали меня сюда? У вас была возможность поговорить с доброй тысячей полицейских, с таким же количеством федералов, но...

– Если я заявлю, что моя кровь отравлена, и не кем-нибудь, а правительством, или что альфа-лучи из других галактик наделяют меня особыми способностями, или что я был насильно превращен в гомосексуалиста собственной матерью, – что вы скажете на это?

– Я не знаю, что вам сказать.

– Разумеется, нет. Потому что вам ничего не известно, и потом все это неправда, но даже если бы было правдой, все это не имеет отношения к делу. Что, если я скажу вам, что я бог?

– Который?

– Единственный.

– Я бы удивился, почему бог запер себя самого в стенах тюрьмы и почему не сотворит чудо и не выдворит себя отсюда.

Он улыбнулся.

– Очень хорошо. Немного поверхностно, но таков ваш характер.

– А каков ваш?

– Мой характер?

Я кивнул.

Он посмотрел на Лифа.

– Что, у нас на этой неделе снова жареные цыплята?

– В пятницу, – ответил Лиф.

Хардимен кивнул:

– Хорошо. Люблю жареных цыплят. Патрик, приятно было встретиться. Забегайте еще.

Лиф посмотрел на меня и пожал плечами.

– Конец свидания.

Я сказал:

– Погодите.

Хардимен рассмеялся.

– Свидание окончено, Патрик.

Первым встал Долквист, через минуту я.

– Доктор Долквист, – сказал Хардимен, – передайте от меня привет королеве Джудит.

Долквист направился к выходу.

Я пошел вслед за ним, рассматривая тюремные решетки и чувствуя, как они хватают и держат меня, лишая возможности вновь увидеть внешний мир, запирая меня здесь вместе с Хардименом.

Лиф подошел к выходу и достал ключ. Все мы втроем стояли спиной к Хардимену.

И тут он прошептал:

– Ваш отец был одним из тех пчел.

Я повернулся, но он уже смотрел на меня невозмутимо и безучастно.

– Что это было?

Он кивнул и закрыл глаза, барабаня кончиками пальцев скованных рук по столу. Когда он заговорил, его голос, казалось, исходил откуда-то из углов, из потолка комнаты, от решеток – одним словом, откуда угодно, только не из его рта.

– Я сказал: "Изувечьте их, Патрик. Убейте всех до одного".

Он поджал губы, мы постояли в ожидании, но тщетно. Минута прошла в полной тишине, а он находился в том же состоянии, только легкая дрожь гуляла по его обтягивающей бледной коже.

Когда дверь открылась и мы вышли в коридор блока С, пройдя мимо двух стражей у входа, Алек Хардимен запел: "Изувечьте их, Патрик. Убейте их всех!" Голос его был тонким, но мощным и сильным, и создавалось ощущение, что мы слушаем арию.

– Изувечьте их, Патрик.

Слова неслись по тюремному коридору, как пение птицы.

– Убейте всех до одного.

Лиф повел нас по лабиринту образцово чистых коридоров, тюремные звуки почти не проникали сквозь толстые стены. Коридоры пахли антисептиком и техническим раствором, у пола же, как, впрочем, во всех госучреждениях, был своеобразный желтый блеск.

– А знаете, у него есть свой фан-клуб.

– У кого?

– У Хардимена, – ответил Лиф. – Студенты-криминологи, студенты-юристы, одинокие женщины средних лет, парочка социальных работников, несколько человек из церковных. Ну, и его корреспонденты, кто уверен в его невиновности.