Марлон Джеймс - Краткая история семи убийств

– Я застрелил его в голову.

– Куда именно?

– В затылок.

– А сколько…

– Раз. Надо всего один.

– Как вы обошлись с телом?

– Скинул в водосток. А шоферу сказал, чтобы сжег машину.

– Что вы сделали, сэр, когда убедились, что все улики уничтожены?

– Да ничего. Спать лег.

При этом он смотрит на нее. Одетая, как школьная учительница, присяжная не может заснуть три ночи.

Трое киллеров пережили Певца. Один из них умирает в Нью-Йорке. Другой прожигает срок своей жизни в Кингстоне, окруженный деньгами и кокаином. Третий исчезает за «железным занавесом», где сидит со всей своей осведомленностью и ждет в голову пулю. Ждать уже недолго.

На импровизированной сцене три девушки из Кашмира – на басе, на гитаре и за ударными. Над долгополыми восточными одеяниями светятся свежестью лица. Единое пространство для выступления образует задник сцены – огромный трафаретный портрет Певца в красную, зеленую и золотистую полосу, каждая шириной со столб. Группа именуется «Первый Луч Света» – темнокожие сестры Певца, улыбающиеся вместе с восходящим солнцем. Из уст одной из них рождается мелодия столь нежная и хрупкая, что кажется, истаивает в воздухе. Но ее пригвождает барабан, задающий общую ритмику; песня охватывает, раскачивая и одновременно умиротворяя. Теперь Певец – это бальзам, благодатью струящийся на сломленные покалеченные страны. Скоро мужчины, что убивают девушек, примут духовный сан, и юноши по всей долине поклянутся начистить стволы и навострить херы, чтобы оберегать свое и отнимать чужое. Певец – поддержка, но он не способен служить щитом, и музыка неистовствует.

А в другом городе, другой долине, другом гетто, другой трущобе, другой фавеле, другой войне, другом рождении, кто-то поет Песнь Искупления [291], как будто Певец создал ее не иначе как для того, чтобы страстотерпцы пели, кричали, шептали, выплакивали, выли и вопили ее прямо здесь, прямо сейчас.

– Интересно, он сейчас спит?

– Босс, я-то откуда знаю.

– Гм. Ладно, просто укажи мне его камеру.

– Да я уж пару минут назад указал. Здесь, в узилище, сидельцев не так уж много.

– Узилище? Название какое-то допотопное…

– Как управишься, обратно выходи сам.

– То есть на постоянное сопровождение мне не рассчитывать?

– Темноты не люблю.

Моим шагам вторит звучное эхо. В голове издевательская мысль: сам ведь напросился, все хотел увидеть своими глазами. Вот и давай, дерзай. Кроме шуток: на этого занозистого щегла они спикировали в духе Гризельды Бланко. Такой вот стиль, коварный, как стилет, отточился на Ямайке. Надо отдать должное этой суке, сгинувшей дорогой ценой: уж что-что, а одну великую инновацию она у нас все же воплотила. Вот как все складывалось. Пока папаша Джоси отсчитывал дни до своей экстрадиции в США за убийство, рэкет, препятствование правосудию, наркотрафик и т. д. и т. п. (теперь ему все это аукнется по жопе бумерангом), на правление Копенгагеном в качестве дона сел его подросший сынок Бенджи (более толстая, темнокожая и занудная версия своего отца). Типа регента или наместника – точнее, сатрапа. И вот Бенджи Уэйлс взялся за подготовку ежегодного матча в крикет памяти Папы Ло. Сюда так или иначе входила предварительная встреча на Кинг-стрит, восточнее Западного Кингстона. Когда дон Запада направляется на восток, это всегда сопряжено с проблемами, а тут он еще взял и отправился в одиночку на моцике. И вот он едет, глядя прямиком перед собой и думая, вероятно, о своем, притормаживает на светофоре у перекрестка, и тут рядом с ним останавливается еще один мотоцикл. Когда он наконец оборачивается поглядеть, кто там, с мотоцикла открывают огонь двое в черном, вышибая Бенджи сердце из груди.

Забавно, правда? Казалось бы, Бенджи, отпрыск гребаного Джоси Уэйлса, с пеленок рос среди разборок и пальбы, но все равно путешествовал по миру, во всяком случае по Штатам, ходил в навороченную школу и ни дня в своей жизни не ложился спать голодным. И что же получается? Ганмен из него как из говна пуля, расслаблен от хорошей жизни. Ничем не лучше какого-нибудь жопошника, что выходит из папикова апартмента на Сентрал-Парк-Уэст.

Его папаша считай что всю страну держал за горло по меньшей мере трижды, да так, что у нее сердчишко обмирало, а этот его золотой мальчик? Отправляется на моцике, сам по себе… О чем он думал? Что все ганмены в это время в церкви, что ли? Убийство в стиле Гризельды вот так на дурняк не происходит. Эта хрень была не просто спланирована, а еще и координировалась извне до самого, так сказать, места происшествия. До того конкретного перекрестка. Эти юнцы, они же безголовые. Я вот стар, как скипидар. Одно время я думал, что старый – это когда человек впервые, разгибаясь, ахает от прострела в спине. Теперь же я понимаю, что старость – это когда встречаешь своих давних врагов, слишком уже дряхлых, чтобы биться, и все, что у вас осталось от застарелой вражды, это ностальгия. А за ностальгию принято чокаться, а не стреляться.

Входные пулевые отверстия в голове и груди, а исходящие – в голове, шее, плече и спине. На прошлой неделе я разговаривал с доктором Лопесом, который в то утро дежурил по неотложке. «Бомбоклат, – рассказывал он, – я в жизни своей не был так напуган, как тогда. И страх был даже не за себя, а за армагеддон, который вот-вот грозил разразиться в операционной. К тому моменту, как Бенджи Уэйлса доставили в больницу, он был уже не жилец, оставалось это только констатировать. Но его тело прибыло в сопровождении трех тысяч активистов, которые волнами вкатывались и выкатывались из приемного покоя. В сущности, врачам оставалось лишь установить факт смерти, но попробуй это сделать, когда у дверей бушует трехтысячная толпа; бушует и ждет, что ты обставишь самого Иисуса Христа – а как же, ведь речь идет об особе дона! И потому нам приходилось разыгрывать нелепейшее представление, театр “кабуки” и рядом не стоял». Вот что мне рассказывал доктор Лопес. «Поступившего пришлось уложить на кровать – напрасная трата места, но толпа уже скандировала “Бен-джи! Бен-джи!”, да так громко, что разносилось, наверное, по всей округе. Первым делом полагалось восстановить дыхательные пути – иначе никак – и воспрепятствовать колоссальному кровоизлиянию. Хотя уже на момент доставки в легких у него не было ничего, помимо крови. А толпа все громче, все бесноватей, и врачам надо было что-то делать – разыгрывать, язви его, спектакль с этим трупом. Представьте: как восстановить кровообращение телу, в котором уже не бьется сердце? Нет ни пульса, ни давления, ни сознания – вообще ничего. Человек не просто перестал дышать – он просто готов ». Я спросил, через какое время они решились разгласить, что он покойник, и Лопес ответил: «Честное слово, босс, к моменту, когда мы приступили к реанимации, я еще надеялся на чудо». А толпа снаружи напирала так, что в двух окнах полопались стекла.