Марлон Джеймс - Краткая история семи убийств

В свою прихожую я захожу как в чужую, и половицы скрипом выдают мое присутствие. Проходя мимо лестницы на второй этаж, слышу незнакомые голоса. Кто-то (один или несколько) возится у меня на кухне. Рослый черный в майке-«алкоголичке» и комбезе со сползшей лямкой смешивает желтый сок в моем (а чьем же еще) блендере. В моем поле зрения всплывает еще один, возникший как по сигналу тревоги. Сев возле раковины на табуретку, он начинает со мной разговаривать. Тоже темнокожий, круглолицый, с аккуратной стрижкой, ростом выше, чем тот мужик в «алкоголичке». На нем лазурно-синий шелковый костюм, из нагрудного кармана которого увядшим цветком торчит белый платок. Я этого парня не знаю. Да и второго тоже. Таких надраенных туфель, как на этом, что в костюме, я, пожалуй, еще и не видел. Темно-красные, местами почти черные. Заметив, что я не свожу с них завороженного взгляда, он вслух поясняет:

– «Джорджио Брутини».

Я хочу спросить, не контрафактная ли это версия «Джорджио Армани», но тут вспоминаю, что ирония – не всегда подходящая карта при игре с ямайцем.

– Уау, – произношу я.

– Видишь перед собой этого? Это у нас Питбуль. Он думает, я его нанял за то, что он хорошо владеет стволом. Но на самом-то деле я его держу потому, что он несравним в умении делать сок. Видит Джа.

– Йоу, босс. Мне уже пора на курсы кулинарии.

– Тебе бы надо перейти с дневного отделения на вечернее.

Шелковый Костюм поднимает палец, бдительно осекая мои слова, хотя я ничего говорить и не собирался, затем поднимает стакан и опорожняет его несколькими шумными глотками.

– Мх, – удовлетворенно крякает он. – Манго.

– А по какому рецепту? – уточняет Питбуль.

– «Джули» и… погоди, я знаю… Не «Вест-Индис», часом?

– Джа ведает, босс. Ты у нас, наверное, экстрасенс.

– Скорее просто сельский парень, который понимает в манго. Налей немного белому парню.

– Да я пить особо не хочу.

– Я разве спрашиваю, хочешь ты или нет?

Улыбка исчезает в мгновение – раз, и нет. Клянусь, я такое видел только в подаче ямайцев, а они могут это делать мастерски, все до одного. Внезапная смена выражения лица на льдисто-холодное. Брови властно нахмурены, неподвижные глаза пронизывают. Ребенок десяти лет может и в слезы удариться.

– Пожалуй, можно что-нибудь и выпить.

– Отрадно слышать, мой юнош. Милости прошу ко всему запасу молока, йогурта и фруктов, какие только есть в твоем холодильнике. Эй, Питбуль, открой брату холодильник. Я уж было решил, что он серийный убийца, который держит там труп.

– А правда, босс. Удивительно, что крысы до сих пор еще не прогрызли тут снизу дно, – кивает на холодильник Питбуль.

– Ты в курсе, что у тебя здесь молоко хранится с января?

– Да я тут пробовал сам сделать йогурт.

– Он, наверное, комик, босс.

– Ха-ха, похоже на то. Или просто так шутит… Ну да ладно, брат. Подойди-ка сюда, чтобы я хорошенько тебя рассмотрел.

Я подтягиваю табурет, усаживаюсь. Сложно сказать, как он отреагирует, если смотреть ему в глаза: впечатлит это его или ввергнет в раздражение. Затем он начинает похаживать вокруг меня, как вокруг какого-нибудь экспоната. Меня тянет ему сказать: «Музей закрыт». Я буквально в шаге от этого. Не знаю, откуда у меня убеждение, что шутки разряжают обстановку; как правило, выходит наоборот.

– Питбуль, я тебе не рассказывал о таком Тони Паваротти?

– Нет, босс, но я и так о нем знаю. Кто из молодых, когда рос, не слышал о Тони Паваротти?

– А я тебя лет уж пятнадцать разыскиваю, ты это знаешь?

До меня не сразу доходит, что он обращается ко мне.

– Юби, а чего ты речь завел о Паваротти? Его ведь не стало, кажется, году в семьдесят седьмом – семьдесят восьмом?

– Семьдесят девятом. Тысяча девятьсот семьдесят девятом. Глянь сюда, Питбуль. Вот перед тобой человек, который его убил.

– Ого, ты раздобрел. А что у тебя с волосами?

– Поседели. Сначала преждевременно стал пегим, а там и вовсе побелел. Дамы зовут меня серебристым лисом.

– А почему не барсуком?

– Смешно, Джоси.

– Ты теперь, как окопался в Америке, звучишь, как один из них.

– Америкосов, что ли?

– Да нет. Кубинцев, среди которых ты трешься.

– Ха-ха. А ведь никто не верит, когда я говорю, что у Джоси Уэйлса есть чувство юмора.

– Правда? И с кем это ты обо мне разговариваешь?

– Эх, Джоси, да ты глянь на нас. Ты когда-нибудь думаешь о прошлом, muchacho ?

– Нет. О прошлом, знаешь, никогда не думаю. Ну его. Оно тебе, сволочь, по мордасам, а ты ему ответить не можешь.

– Грязноватый у тебя язычок стал в тюрьме, mijo .

– Грязноватый… В Риме веди себя как римляне.

– Ха-ха-ха. Хорошо сказано, Джоси, хорошо…

– Перестань, Луис, говорить со мною свысока. Это тебя не красит. Как тебе вообще нравится, а? Не видимся семь лет и где в итоге встречаемся? В тюрьме. Теперь ты понимаешь, когда я говорю, что настоящее, язви его, штука по меньшей мере странная? Особенно когда высовывает свою голову прошлое – скажем, на этой неделе. Мамаша ребенка, про которую я уже и думать забыл, теребит родственника насчет денег – и не меня, заметь, а Питера Нэссера. Жаль, что у меня тут нету скрытой камеры. Один лишь этот субъект заставляет меня задуматься, умнеют люди с годами или нет.

– Питер Нэссер?

– Не делай вид, что ты с ним не знаком.

– Да я с ним с восьмидесятого даже не разговаривал. Не забывай, что с ним я контактировал исключительно затем, чтоб выйти на тебя.

– Так вот теперь, когда он хочет заделаться сэром, он надеется, что прошлое не сделает ему стоп-кран.

– Это как?

– Ну, в смысле, подножку.

– А. Однако насчет «сэра», hombre … Он сэром , что ли, хочет стать? А быть просто хером ему уже мало?

– В сэры метит, типа «рыцари». Вроде Ланселота. Неймется ему, видите ли, преклониться перед королевой, чтобы та благословила его своим мечом. Естественная, надо сказать, тяга всех чернокожих мужиков: чтобы белая баба приблизила их к себе. Обласкала. Разве не так?

– А я, Джозеф, и не знал, что он черный.

– Забавно: за пять минут ты уже в пятый раз кличешь меня имечком. И каждый раз разным.

– А что я могу сказать, mijo ? Каждый раз, как я тебя вижу, передо мной предстает другой человек.

– Да почему? Я все тот же.

– Да нет. Ты вот только что сказал, что никогда не думаешь о прошлом. Потому и не различаешь, как ты выглядишь.

– Не понимаю, что ты несешь. Заходишь и начинаешь с порога поливать словесным поносом… Еще немного, и польются звуки скрипки.

– Ну вот, опять юмор от Джоси, о котором никто не догадывается.

– Брат, я уже утомился. Мы же оба знаем: у тебя это не конечная остановка.

– Куда ж еще ты меня направишь?

– Прямиком обратно к тому сукину сыну, который тебя прислал.