Монс Каллентофт - Дикая весна

Аллах акбар, Аллах акбар, Аллах акбар.

Хор звучит все отчетливее среди сугробов из черной пыли – последней картинки из ее сна.

Аллах акбар.

Слова превращаются в свистящий звук, и девочки повисают перед глазами Малин. Они и испуганы, и спокойны одновременно, и во сне она знает, что все уже произошло и будет происходить еще.

Потом становится тихо.

Как после внезапного взрыва.

Ей тяжело дышать, она делает мощные дыхательные движения, но воздух не поступает в легкие, недостаток кислорода давит, но в конце концов ей удается повернуться на бок – она спала, уткнувшись лицом в подушку.

Малин делает глубокий вдох и исчезает в пустом черном сне, похожем на смерть.

Юнатан Людвигссон лежит на кушетке в камере.

Спать он не может. Охранник просовывает голову в окошко на двери.

«Проверяет, не покончил ли я с собой, – думает Людвигссон. – Ищейки наверняка разнюхали, что хранится у меня в тайнике.

И что теперь будет?

А мне наплевать.

Лучше молчать. Как я делал до сих пор. Остальные ничего не расскажут, потому что ни о чем не знают.

Есть вещи, которые больше меня, – что может быть более невероятным, чем взрыв! Такое случается, но такого не бывает. И одно я точно знаю – тот, кто не подаст голос, как бы и не существует.

Сейчас на планете идет борьба. Между нами и природой. Между нами и нашей собственной сущностью, и в этой борьбе все средства хороши.

Хотя, вероятно, на этот раз я… мы зашли слишком далеко».

В камере холодно, оранжевое казенное одеяло не греет, все тело ноет, и тут вновь распахивается окошко на двери, и он видит черный глаз.

Бум.

Глаз исчезает, однако он все еще есть там, в двери, но теперь это другой глаз, похожий на детский, – и он хочет удушить его своим гневом. Юнатан Людвигссон садится на край кушетки, желая отогнать ненавистный глаз.

«Почему я не могу вдохнуть?

Я должен выбраться отсюда, убрать этот глаз!»

Юнатан Людвигссон подскакивает с кушетки, кидается к двери, крича:

– Выпустите меня! Выпустите меня!

Он бьет по окошку, по детскому глазу, излучающему лучи, от которых его сердце готово остановиться.

– Спокойно, спокойно! – раздается за дверью голос охранника, и дверь открывается.

Свет из коридора.

– Что такое?

Глаза охранника.

– Я хочу рассказать, – говорит Юнатан Людвигссон.

– Рассказать о чем?

– О том, что я сделал.

Карин Юханнисон роется среди оружия и гранат в вагончике-прицепе – предельно осторожно, чтобы ничего не случилось.

Она всерьез испугалась, когда начал пищать будильник, лежавший под подушкой на одном из стульев. На мгновение у нее мелькнула мысль, что вагончик и тайник заминированы, что ее сейчас разорвет на атомы, как тех бедных девочек.

А это был всего лишь гребаный будильник.

Но за те краткие секунды, пока он звонил, у нее перед глазами прошла вся ее жизнь.

Калле, мама, папа, все ее любовники, Зак. Как ей страстно хотелось прижаться к нему в те секунды, забрать его с собой туда, куда, как она думала, ей сейчас придется отправиться…

А потом наступила тишина. Стало тихо и одиноко, и она вдруг поняла, чего ей не хватало в жизни.

Собственно, Карин подозревала это и раньше, знала, что у нее должно быть такое желание, но не испытывала его. Но тут неродившиеся дети проплыли у нее перед глазами, и она ощутила желание, какого не испытывала до сих пор и даже не ожидала от себя, – страсть, которая больше самой страсти, жадность до новой жизни, когда сама жизнь вот-вот прервется. Словно все прояснилось лишь теперь, когда она чуть было не стала жертвой гигантской катастрофы.

Так все и меняется в жизни: медленно и незаметно, а потом вдруг и резко.

Но это была не бомба.

А всего лишь будильник.

Свен Шёман спит, свернувшись калачиком на диване в комнате отдыха. Он переговорил с Карин об оружии и взрывчатке, обо всем, что нашли в вагончике, но у него нет сил даже думать о том, чтобы снова допрашивать Людвигссона. Пора спать, и ему, и Свену, чтобы они могли проснуться и взглянуть на все свежим взглядом, охватить это самое запутанное, самое трудное расследование, в каком ему когда-либо доводилось участвовать. От этого дела у него возникает чувство, будто он находится в гуще событий, движимых какими-то внутренними механизмами, на которые он, все они ни черта не могут повлиять.

Тут в его сне раздается стук.

– Свен, Свен!

Но он не хочет просыпаться.

Старое тело, старый, но ясный мозг хочет спать, раскладывая впечатления дня в аккуратные ящички, которые можно потом сгруппировать иным, более понятным способом.

Но кто-то хочет другого.

Кто-то трясет его.

– Свен, Свен! Проснись!

Он садится. Протирает глаза. Видит, кто стоит перед ним, – это ассистент Антоншерна, умный молодой человек, однако ему всего лишь двадцать пять, он слишком молод для полицейского.

– Он хочет рассказать, – сообщает Антоншерна.

– Кто и что хочет рассказать?

– Людвигссон хочет рассказать о том, что произошло. О том, что он сделал.

Свен встает, распрямляет спину.

– Сколько времени?

– Половина пятого. Уже светает.

У нас есть силы, мы можем посылать вам сообщения, не так ли?

Мы не такие маленькие и бессильные, как вы все думаете, мы можем помочь вам, Малин, мы правда можем помочь.

Но для этого ты должна поверить, что мы существуем, – если ты не будешь верить в нас, мы исчезнем, и нас больше не будет.

Мы сейчас у мамы.

Мы сидим на краю ее кровати, шепчем ей слова любви, а кто-то приближается к ней по коридору – медленно, медленно приближается человек, который незаметно пробрался по подземным ходам больницы и поднялся по лестнице на девятый этаж и который теперь, как невидимка, крадется к ее палате.

Мы хотим помочь ему, потому что хотим забрать тебя к себе, мама.

Мы не можем больше без тебя, и мы знаем, что тебе больно, так больно – и эта боль навсегда останется с тобой. И тем не менее тот врач считает, что тебе лучше, и, возможно, мы могли бы сейчас помочь тебе, мама, но мы не будем этого делать.

Дверь в твою темную палату открывается.

Человек в черном капюшоне входит.

А мы исчезаем, шепнув тебе на ухо: «Скоро мы увидимся, мама!»

Ханна Вигерё чувствует, как воздух кончается. Он исчезает медленно; неожиданно ее словно завернули в вату, она пытается дышать, но у нее не получается.

«Я заметила, что вы только что были здесь, девочки.

Я знаю, чего вы хотите.

И я хочу того же.

Поэтому я не стала бы сопротивляться, ни капельки, даже если б могла чисто физически оказать сопротивление.

Но и моя воля не борется. Я хочу того, что сейчас произойдет, и могу контролировать свой самый базовый инстинкт.