Монс Каллентофт - Дикая весна

Черт.

Проклятье.

За диванами в нижнем холле отеля забаррикадировались штук пять полицейских.

Они нацелили на него свои пистолеты.

У него оружия нет, он сбросил его на парковке.

Проклятье.

– Руки вверх!

– На пол! Лицом вниз!

В голове Йоксо Мировича проносится несколько возможностей.

Бежать вперед, прямо на стволы, умереть или уйти и сделать то, что он должен сделать.

«Мне не прорваться».

Это все равно что выбежать на нейтральную полосу перед передним краем противника.

Полицейские будут стрелять.

«Им известно, что я сделал.

Придется надеяться, что кто-то другой сделает то, что я должен довести до конца».

Но есть ли на свете полицейский, который справится с этой задачей?

Йоксо вспоминает своих друзей на войне – тех, кто умер, кто проявил чудеса мужества. Затем поднимает руки в воздух.

– Не стреляйте! – кричит он. – Не стреляйте!

Подземелье освещено холодным белым светом.

Постоянная атака на глаза.

Помещение для допросов расположено на третьем подземном этаже управления полиции, рядом с пышным парком Крунуберг в центре Стокгольма. Еще в ту пору, когда Малин училась в академии, это здание казалось ей уродливым. Брутальная архитектура семидесятых, где маленькие окна теснятся на оранжевом фасаде, облицованном пластиком.

В бассейне Крунуберга они сдавали экзамен по плаванию. Волокли за собой тяжелых, наполненных водой кукол вперед и назад по длинной дорожке; некоторые не справились – и были отчислены после первого года обучения.

Сурово.

Но это все детские игрушки по сравнению с этим помещением для допросов, невыразимо обтрепанным, так что краска отслаивается на стенах, в черном пластиковом покрытии на полу глубокие дыры, а под потолком висят лампы дневного света, которые, в отличие от галогеновых ламп в помещении для допросов в Линчёпинге, источают отвратительный свет, а не тот теплый, мягкий, который так располагает во время допроса.

Одностороннее зеркальное стекло в стене.

За ним – несколько стокгольмских коллег.

Свен Шёман позвонил им, когда они вернулись в отель, чтобы переодеться. И Малин, и Зак купили себе нижнее белье и белые футболки в универмаге «Оленс»; Малин надела свою футболку под платье, которое становилось все грязнее. Свен рассказал, что Йоксо Мирович задержан в аэропорту Арланда и доставлен в управление полиции в Стокгольме.

Они примчались сюда, и поначалу дежурный начальник сомневался, стоит ли допускать их первыми к допросу Йоксо Мировича. Этим, наверное, должна заняться СЭПО? Или, по крайней мере, сами сотрудники стокгольмской полиции, поскольку его задержали на их территории? Но Малин вкратце рассказала обо всей проделанной работе и с чувством заявила, что если они хотят раскрыть это дело как можно скорее и избавить общественность от ненужной опасности, то лучше всего будет дать им с Заком поговорить с задержанным.

Прямо сейчас.

А не потом.

И дежурный начальник сдался. Но только после того, как посовещался по телефону с начальником отдела по борьбе с насилием.

И вот теперь Йоксо Мирович сидит перед ними в помещении для допросов, и шрам над его бровью розовеет. Похоже, он ждет, пока Малин или Зак что-нибудь скажут, и смотрит в зеркало, разглядывая свое узкое лицо, словно кто-то другой, а не он, сидит в этой тесной комнате, загнанный сюда своими собственными поступками.

Малин тянется к магнитофону на столе, включает его, произносит:

– Тринадцатое мая две тысячи десятого года, шестнадцать десять. Допрос Йоксо Мировича по поводу взрыва в Линчёпинге седьмого мая и убийства Ханны Вигерё в университетской больнице Линчёпинга в ночь с девятого на десятое мая.

Она вынимает свой телефон, показывает видеозапись камеры наблюдения возле автобусного вокзала, и Йоксо Мирович улыбается, увидев свое лицо. Затем Малин показывает видео, снятое возле банка, и тут Йоксо Мирович уже не улыбается.

– На обеих записях – ты, нам это известно, – говорит Зак. – Так что тебе лучше всего признаться и рассказать нам, как все это взаимосвязано, окей?

Йоксо Мирович смотрит на них. Сначала на Зака, потом на Малин. Последняя пытается удержать его взгляд, понять, что она в нем видит, и ей удается что-то уловить. Это тихое отчаяние, то самое, которое испытывала она сама, когда Туве была в руках убийцы и она неслась в своем «Вольво» через леса, чтобы спасти ее. Отчаяние, которое прячется за внешним спокойствием. Когда известно, что паника смерти подобна.

«Ему чертовски хреново, – думает Малин. – И поделом ему – учитывая, что он совершил».

Но он суров. Если и впрямь сделал то, что говорят о нем слухи. Сотня ударов ножом, мошонка во рту у педофила…

С 2004 года он не прописан в Швеции, до этого жил в Гётеборге, а потом сообщил о переезде в Таиланд.

– Признайся нам, – говорит Малин. – Это лучшее, что ты можешь сделать. Ради себя самого.

– Не торопите меня. Я все расскажу.

Йоксо Мирович набирает в легкие воздуха и начинает свой рассказ, подавшись вперед к магнитофону, чтобы каждое слово было отчетливо слышно. Похоже, он старается отрешиться от эмоций – пусть язык и губы сделают свою работу, ведя события вперед. Он говорит с легким акцентом.

– Я живу – вернее сказать, жил – на Пхукете с двумя детьми. Именно туда, как вы наверняка знаете, я собирался лететь, когда меня задержали.

Мне казалось, я покончил со своей прошлой жизнью. Детям три и шесть лет, мальчик и девочка. Мальчика зовут Марко, девочку – Елена. Их матери нет в живых. Она погибла в вертолетной аварии, когда мальчику был всего год, так что я воспитываю их один.

Йоксо Мирович умолкает, снова набирает воздуха.

– Видели б вы моих детей, купающихся в бассейне на лужайке перед нашим домом в Пхукете… Они плавали там целыми днями. Видели б вы, как Марко впервые отважился сам прыгнуть с бортика в воду! А Елена! Она радовалась больше него.

Мирович собирается с силами, прежде чем продолжить деловым тоном:

– Накануне Нового года полтора года назад я познакомился с братьями Хенри и Леопольдом Куртзон в Шри Панва – идиллическом местечке, где я живу. Мы сошлись и довольно много общались. Они немного напоминали мне тех людей, с которыми я привык общаться раньше, так что у меня они вызывали нечто вроде ностальгии. Казалось, у нас много общего – в каком-то смысле…

– Продолжай, – говорит Малин.

– Я просто перевел дух, – отвечает Йоксо; глаза его пусты и холодны, но где-то в глубине таится мольба. – Полгода назад братья обратились ко мне и изложили свой план. Им было известно о моем прошлом – видимо, они считали меня человеком, способным на все. Возможно, они слышали разговоры о том, что я делал во время войны…