Мария Семенова - Окольцованные злом

И все это лишь затем, чтобы однажды взять на конус ветреную королеву! Ей, кстати, впоследствии отрубили голову ее же подданные, а их сиятельству пришлось бежать из Франции.

С той поры пролетело немало лет, но оазис любовной прихоти Багатель все так же утопает в благоухающем море роз. Вот на фоне этого великолепия и затевалось теперь грандиозное торжество в память жертв российской революции.

— Остановись. — Месье Богарэ положил крупную, красиво очерченную ладонь на плечо шоферу Жоржику, и его подстриженные по-английски усы раздвинулись в ухмылке. — На выход, господа, на выход.

Небрежным жестом он бросил кассиру три бумажки по сто франков, и следом за ним Хорек и Хованский влились в беспечную, праздную толпу. Мужчины были во фраках, в белых перчатках и шелковых цилиндрах, женщины же прикрывали прозрачной тканью лишь то, что оставлять открытым считалось не эстетичным, их груди, спины и руки были обнажены. Сверкали алмазные булавки и жемчужные запонки, играли огнями браслеты и ожерелья, слышалась разноязычная речь. Когда на эстраде у воды зажглись ртутные лампы, Хорек радостно оскалился и кивнул квадратным подбородком:

— Вот он.

По мокрой траве в окружении слуг неторопливо шел к озеру индийский раджа, бриллианты на его одежде переливались в лунном свете и казались не высохшими каплями дождя.

— Суетиться не будем, господа. — Мишель Богарэ недаром имел прозвище Язва Господня, он действовал всегда только наверняка. — Надо осмотреться.

Недели две тому назад через посредников его нашел какой-то сумасшедший коллекционер, у которого мошна прямо-таки лопалась от долларов. Он изъявил горячее желание сделаться владельцем Клинка Агры, принадлежавшего в свое время еще Шах-Джахану. Мишель Богарэ был человеком практичным, он оговорил все условия, взял задаток, и теперь оставалось только забрать саблю у нынешнего законного владельца.

В это время заиграл спрятанный под сводами деревьев оркестр, эстрада осветилась ярче, и началось представление: камзолы, парики и несколько кривоватые ноги танцоров смешались в галантнейшем балетном действе. Раджу изыски хореографии, как видно, волновали мало, с равнодушным видом он направился к буфетному столу, где пожелал бокал шампанского. Пока повелитель пил, его подданные преданнейшим образом смотрели ему в рот, а затаившиеся в кустах бандиты прикидывали диспозицию и расстановку сил.

Раджу окружали четверо охранников, высоких, мощных, вооруженных пюлуарами — длинными кривыми саблями. У некоторых к тому же за поясом торчали массивные кинжалы-джагдары, а у одного, пенджабского сикха, на тюрбане было с десяток серпообразных ножей-куйтсов, способных в умелых руках снести голову за несколько десятков шагов.

— Внезапность, господа, главное — внезапность и никакого шума. — Язва указал на мрачно поблескивавшие в лунном свете пуговицы на мундирах полицейских, разгуливавших вдоль эстрады, и принялся надевать на руки кастеты, — он сызмальства был приучен к парной работе.

Хорек же, будучи мастером савата, кисти предпочитал держать свободными, зато на каблуках у него были прибиты подковы, и ударами ног он свободно плющил голени и дробил колени. Хованский, не мудрствуя лукаво, отдавал предпочтение методам, проверенным на войне, и работал с двух рук: в правой револьвер, в левой острая как бритва финка-жека.

— Внимание, господа, я дам сигнал. — Язва Господня прищурился, и едва он щелкнул пальцами, как все трое молниеносно выскочили из кустов на дорожку.

Не зря «кастет» переводится с французского как «головоломка», а «сават» означает «подошва». В течение секунды Богарэ отправил на тот свет двух телохранителей раджи, зверским образом раздробив им лицо. От чудовищных ударов носовые кости проникли несчастным в мозг, и упали они уже мертвыми. Хорек мгновенно сломал колено потянувшемуся было за ножом сикху, тут же добил его сильным ударом каблука, и на этом все закончилось. К тому времени штабс-капитан уже успел сунуть жеку прямо в ухо четвертому охраннику и крепко приласкал раджу наганом в висок, тот рухнул на песок аллеи грузной, бесформенной массой.

— Время, господа. — Мишель Богарэ быстро потащил своих клиентов в кусты, Хованский с Хорьком последовали его примеру, и скоро, двигаясь вальяжным шагом прожигателей жизни, бандиты направились к опушке, где во влажной темноте под раскидистыми кронами так хорошо заметаются следы.

Говорят, мусульмане расслабляются в пятницу, евреи — в субботу, люд православный — в воскресенье, а Виктор Павлович Башуров с некоторых пор приноровился развлекаться каждый божий день. Вот и ныне, едва за окнами опустилась темнота осеннего вечера, он не спеша оделся, чмокнул повстречавшуюся в дверях Катю:

— Я ненадолго, солнце мое, прогуляюсь, — и не дожидаясь лифта, энергично двинулся вниз по лестнице.

На улице было безветренно, под толстыми подошвами ботинок «коммандо» раскисал мокрый снег. Погуляв с полчаса, Башуров нырнул в метро, усевшись в полупустом вагоне, глянул по сторонам, вздохнул тяжело: а вдруг сегодня будет как вчера, по нулям? Пока он переживал, поезд остановился, и расталкивая выходивших пассажиров плечищами, в двери ввалились трое молодых людей, крепких, наглых и отвязанных. Они бесцеремонно развалились на сиденьях почти напротив ликвидатора, важно закурив, синхронно выпустили дым в его сторону, и тот страшно обрадовался: вот оно, начинается!

Без лишних разговоров Виктор Павлович поднялся и метлообразным движением ноги резко размазал заморский табачок по дебильным российским рожам, а чтобы молодых людей разобрало по-настоящему, выдернул одного из них за ухо на середину вагона:

— А. что, козлы рогатые, курить научились?

— Мужик, ты это чего, мужик, отпусти. — Молодцы сразу как-то скисли, стремительно сорвались к дверям и на ближайшей остановке из вагона испарились, а ликвидатор вернулся на свое место, от злости осунувшись даже, — крепкого разговора по душам наладить не удалось.

Вот уже с неделю что-то толкало его на всякие подвиги, и печально, но факт: при успешном их воплощении в жизнь настроение у Виктора Павловича поправлялось совершенно, а на сердце становилось легко и покойно.

Особенно удачным оказался день позавчерашний, когда в общественном бесплатном — просто чудо какое-то! — туалете, что со времен застоя исправно функционировал недалеко от Гавани, справлявшего нужду Башурова спросили: «Деньжат не отмусолишь, корешок?» Интерес проявила группа товарищей, причем у одного из них глаза были остекленевшие, как это часто случается с людьми, пережившими травму носа, в ощеренной пасти другого тускло блестели фиксы, а третий небрежно играл здоровенным ножом-свиноколом, и Виктор Павлович от радости широко заулыбался: