Дин Кунц - Дом ужасов

Джину всегда отличала религиозность, но после смерти ее единственного сына она стала набожной до фанатичности. Энтони, старший брат Эллен, умер от рака в семь лет. Эллен тогда только-только исполнилось четыре, она еще не могла понимать, что происходит с братом, но видела, как быстро ухудшается его состояние. Джина восприняла трагедию как кару Божью, насланное на нее наказание. Она чувствовала, что чем-то вызвала неудовольствие Господа, вот он и забрал ее маленького сына. Начала ходить к мессе каждое утро, не только по воскресеньям, и тащила с собой дочь. Зажигала свечку за упокой души Энтони каждый день недели. Дома она перечитывала Библию от корки до корки, снова и снова. Часто заставляла Эллен сидеть и часами слушать Святое Писание, даже до того как девочка достаточно повзрослела и могла воспринимать услышанное. Джина не переставала говорить об аде: как там ужасно, какие жуткие страдания ждут грешника, как легко непослушный ребенок может оказаться в этом провонявшем серой месте. Так что по ночам маленькой Эллен постоянно снились отвратительные, кровавые кошмары, вызванные рассказами матери об адском огне и осуждении на вечные муки. И по мере того, как религиозный фанатизм Джины набирал силу, она добавляла все новые правила к уже существующему списку тех, по которым жила Эллен. И любое отклонение от них, по словам Джины, являло собой еще один шаг по дороге в ад.

Джозеф, уступив жене главенство в семье, и раньше не решался ей перечить, а уж теперь, когда она стала религиозной фанатичкой, даже не пытался повлиять на ее решения. Поставленный в тупик происходящими в Джине изменениями, не зная, как вести себя с новой женщиной, какой она стала, Джозеф проводил дома все меньше и меньше времени. Ему принадлежала портняжная мастерская (не слишком прибыльный бизнес, но и не подвластный конъюнктуре), и он значительно удлинил свой рабочий день. А когда не работал, проводил время с друзьями — не с семьей, поэтому Эллен доставалась лишь малая толика его любви и добродушия. Зато с избытком хватало материнской жесткости, даже жестокости.

Долгие годы Эллен мечтала о том дне, когда сможет покинуть родительский дом; мечтала точно так же, как заключенный мечтает об освобождении из тюрьмы. Но теперь, когда она жила самостоятельно, уже более года как вырвалась из- под железного контроля матери, ее будущее (а ведь казалось, что такого просто быть не может выглядело еще более мрачным, чем прежде. Куда как более мрачным.

Что-то постучало в сетчатый экран в окне над кухонным столом.

Эллен повернулась, посмотрела вверх. Поначалу ничего не увидела. Только темноту.

Тук-тук-тук.

— Кто там? — испуганно спросила она, сердце учащенно забилось.

Молния исчертила небо ослепительно яркими венами и артериями. В пульсирующем свете Эллен увидела больших белых бабочек, бьющихся об экран.

— Господи, — выдохнула она. — Всего лишь бабочки.

Она содрогнулась, отвернулась от окна, выпила бурбона.

Она не могла жить в таком напряжении. Во всяком случае, так долго. Она не могла жить в постоянном страхе. Ей не оставалось ничего другого, как что-то с этим сделать.

Убить ребенка.

В плетеной кроватке младенец вновь вскрикнул; коротко, резко, словно гавкнула собака.

Далекий раскат грома вроде бы ответил ребенку; небесный грохот на мгновение заглушил усиливающийся голос ветра и отразился от металлических стен трейлера.

Ночные бабочки продолжали биться о сетчатый экран: тук-тук-тук.

Эллен быстро допила оставшийся бурбон и добавила в стакан еще пару унций.

Она с трудом могла поверить, что действительно находится в таком жалком жилище, тоскующая и несчастная; казалось, все это дурной сон. Лишь четырнадцать месяцев тому назад она начала новую жизнь, полная радужных надежд, за которыми, как выяснилось, не стояло ничего, кроме наивного оптимизма. Мир, который она себе построила, превратился в руины так внезапно и столь быстро, что Эллен до сих пор не могла прийти в себя.

За шесть недель до своего девятнадцатого дня рождения она покинула отчий дом. Выскользнула из него ночью, не потрудившись сообщить об отъезде, не решившись объявить об этом матери. Оставила Джине короткую злую записку и сбежала с мужчиной, в которого влюбилась.

Ничего не знающая и не умеющая девушка из маленького городка, жаждущая удрать из-под родительского гнета, не могла устоять перед Конрадом Стрейкером. Высоким, стройным, с густыми, иссиня-черными волосами, аристократическим лицом: высокие скулы, патрицианский нос, сильный подбородок плюс ярко-синие глаза, да еще и двигался он с грацией танцора.

Но больше всего Эллен поразила даже не внешность Конрада, а его обходительность, обаяние. Как он говорил! В его устах даже запредельная лесть звучала так искренне, что ему хотелось поверить.

Да и сама идея убежать с участником ярмарочного шоу казалась такой романтичной. Они будут колесить по стране. И за год она увидит больше, чем могла бы увидеть за всю свою жизнь, если б осталась дома. И никакой тебе скуки! Только дни, наполненные весельем, музыкой, светом. И мир карни, так разительно отличающийся от рутины ее маленького городка в сельской глубинке штата Иллинойс. В этом мире не могло быть бесконечного списка правил, отступление от которых жестоко каралось.

Она и Конрад поженились в лучших традициях карнавального шоу. Церемония заключалась в том, что после завершения рабочего дня и закрытия ярмарочного городка они вдвоем прокатились на карусели в присутствии остальных участников ярмарочного шоу. И этот ритуал, по мнению карни, освятил и скрепил их союз точно так же, как и венчание в церкви.

Став миссис Конрад Стрейкер, Эллен не сомневалась, что впереди ее ждет только хорошее. И ошиблась.

До того, как сбежать с Конрадом, она знала его только две недели. Слишком поздно выяснилось, что за этот короткий промежуток времени она познакомилась лишь с его хорошей стороной. И только после свадьбы узнала, что он частенько пребывает в отвратительном настроении, жизнь с ним — не сахар, да еще он дает волю рукам. Иногда он бывал таким же обаятельным, как в те недели, когда ухаживал за ней, но обаяние на удивление резко могло смениться злобой. И в первый год их совместной жизни периоды мрачного настроения повторялись все чаще. Голос сочился сарказмом, лицо напоминало грозовую тучу, и он использовал любой повод, чтобы причинить Эллен боль. Обожал отвешивать ей оплеухи, бить, щипать. В самом начале их совместной жизни, до того, как Эллен забеременела, даже несколько раз ударил кулаком в живот. Узнав, что у них будет ребенок, Конрад стал сдерживать силу ударов, но руки пускал в ход по-прежнему.

На сроке в два месяца Эллен уже отчаянно хотелось вернуться домой к родителям. Но когда она представляла себе, какие ее ждут унижения, как ей придется вымаливать у Джины еще один шанс, какой самодовольной усмешкой встретит ее мать, становилось понятным, что нет у нее никакой возможности покинуть Стрейкера.