Уилбур Смит - Взгляд тигра

Наконец он ослабел. Лодку в очередной раз сильно качнуло. Мне удалось обмотать линь вокруг шеи Гатри и упереться ногой в основание рыболовного кресла. Получив надёжную точку опоры, я изо всех сил затянул петлю. Неожиданно прекратив сопротивление, он захрипел, язык вывалился изо рта, тело обмякло, голова безвольно перекатывалась из стороны в сторону в такт качке.

От страшной усталости мне было всё равно. Рука разжалась сама по себе, линь выскользнул на палубу. Я лёг на спину, закрыл глаза и провалился в темноту.

Я очнулся. Лицо пекло так, словно его облили кислотой, губы распухли, во рту и в горле пересохло от жажды. Шесть часов провалялся я лицом вверх под тропическим солнцем, безжалостным, как лесной пожар.

Застонав от невыносимой боли в груди, я осторожно повернулся на бок. Пришлось какое-то время полежать неподвижно, прежде чем осмотреть рану. Пуля не задела кость, под углом прошила левый бицепс, оставив большое выходное отверстие, и вошла сбоку в грудную клетку. Скуля от боли и напряжения, я исследовал рану пальцем и нащупал в развороченных мягких тканях осколки раздробленного ребра и чешуйки свинца. Пуля пробуравила толстую спинную мышцу и вышла под лопаткой, проделав дыру размером с кофейную чашку.

Головокружение и тошнота накатывали волнами, и, тяжело дыша, я свалился на палубу. Осмотр раны вызвал новое кровотечение, но, к счастью, выяснилось, что пуля не проникла в грудную полость, а значит, оставался шанс выжить.

Переведя дух, я осмотрелся затуманенными глазами. Волосы и одежда заскорузли от засохшей или свернувшейся крови – в её чёрных пятнах был весь кокпит. Гатри навзничь лежал на палубе, с крюком в спине и верёвкой вокруг шеи; от скопившихся газов живот раздуло, как у больного водянкой. Вход в каюту загораживало тело Мейтерсона, искромсанное пулями так, словно его растерзал крупный хищник. Преодолев препятствие, я громко всхлипнул при виде стоявшего за баром холодильника и с наслаждением осушил три банки кока-колы, расплёскивая ледяную жидкость и мыча от удовольствия после каждого глотка. Потом снова лёг передохнуть, закрыл глаза и хотел, чтобы так продолжалось вечно.

«Где мы, чёрт возьми?» Эта мысль сразу же привела меня в чувство. «Плясунья» могла дрейфовать у опасного побережья, среди бесчисленных мелей и рифов.

Кое-как я встал на ноги и потащился в замаранный кровью кокпит.

Под нами плескались иссиня-лиловые волны Мозамбикского пролива, а над ним, по всему кольцу ясного горизонта, к высокому голубому небу тянулись огромные цепи облаков. Течение и ветер отнесли лодку далеко на восток, в открытое море.

Ноги подкосились, я опустился на палубу и, видно, на какое-то время заснул. После сна в голове просветлело, однако рану стянуло, и каждое движение причиняло нестерпимую боль. На коленях, помогая себе одной рукой, я добрался до душевой, где хранилась аптечка; содрав рубаху, залил открытые раны неразбавленным раствором акрифлавина, обложил стерильными тампонами и, как мог, заклеил пластырем.

Снова одолело головокружение, и, отключившись, я рухнул на покрытый линолеумом пол.

Сознание вернулось вместе с совершенной пустотой в голове и неимоверной слабостью в теле. Я до предела напрягся, соорудил подвеску для раненой руки и поднялся на мостик, преодолевая боль и тошноту.

«Плясунья», как всегда, оказалась на высоте – двигатели завелись с полоборота.

– Домой, милая, – прошептал я, включив систему авторулевого и задав приблизительное направление.

«Плясунья» стала на курс, а у меня снова потемнело в глазах. Растянувшись на палубе, я охотно провалился в желанное забытьё.

К жизни меня очень вовремя вернуло изменившееся поведение лодки. Она больше не прыгала и не раскачивалась на высоких волнах Мозамбикского пролива, а легко шла в спокойной воде. Быстро сгущались сумерки.

В угасающем свете дня прямо по курсу угрожающе проступили очертания суши. Я доковылял до штурвала, закрыл заслонки и выключил скорость. «Плясунья» замерла, чуть покачиваясь в спокойной воде у острова Большой Чайки.

Слегка отклонившись к югу, я прозевал проход в Гранд-Харбор и заплыл в беспорядочное скопление крохотных атоллов, входивших в ту же группу островов, что и Святая Мария.

Опираясь для поддержки на штурвал, я вытянул шею, вглядываясь перед собой. Завёрнутый в брезент узел по-прежнему лежал на баке. Сам не зная почему, я вдруг решил от него избавиться. Я смутно понимал, что находка – крупный козырь в игре, в которую меня втянули, однако не мог средь бела дня вернуться домой с тем, из-за чего погибли трое, а сам я чудом уцелел. Под куском брезента скрывалось нечто очень сильнодействующее.

Пятнадцать минут добирался я до тюка на баке, рыдал от боли, которую причиняло любое движение, дважды терял сознание по пути. Следующие полчаса прошли в попытках развязать тугие нейлоновые узлы и развернуть задубевший брезент – непосильная задача для одной руки с негнущимися, потерявшими чувствительность пальцами. Чёрные круги плыли перед глазами. Главное было не отключиться до того, как сброшу узел в море. В последних лучах заходящего солнца я запомнил точное местоположение лодки по островным ориентирам, тщательно выстроив в линию группу пальм и самую высокую точку суши.

В борту на баке имелась откидная секция на шарнирах, через которую обычно втаскивали крупную рыбу. Открыв её и извиваясь, как угорь, я обеими ногами толкал узел к проёму. Наконец свёрток с шумным всплеском упал в воду, обдав мне лицо солёными брызгами.

От перегрузок раны открылись, свежая кровь выступила из-под кустарной повязки. Я попытался вернуться в кокпит и в последний раз вырубился почти у цели.

Разбудили меня лучи утреннего солнца и хриплые крики птичьего двора, но стоило открыть глаза – и солнце померкло, словно при затмении. Всё виделось как в тумане. Я лежал неподвижно, раздавленный болью и немощью. «Плясунья» стояла под совершенно невообразимым углом – очевидно, её выбросило на берег.

На снастях расселись в ряд три огромные, как индейки, черноспинные чайки. Они внимательно разглядывали меня сверху, вывернув шеи и склонив набок головы с толстыми жёлтыми клювами. Птицы следили за мной блестящими чёрными глазами, нетерпеливо ероша перья.

Хотелось крикнуть, отогнать их, но губы не слушались. Я был совершенно беспомощен – ещё немного, и они выклюют мне глаза. Чайки всегда начинают с глаз.

Одна из них расправила крылья, дерзко спланировала на палубу неподалёку от меня и сделала несколько шажков в мою сторону. Мы уставились друг на друга. Я попробовал издать звук, но не получилось. Чайка подошла ближе, вытянула шею, открыла мерзкий клюв с вишнёво-красным крючковатым кончиком и угрожающе закричала. Моё изувеченное тело старалось отодвинуться подальше от птицы.