Франк Тилье - Атомка

— Нет-нет, вы ошибаетесь. Виноват не он, виноват кто-то другой.

Владимир Ермаков замолчал, прижался лбом к стеклу иллюминатора. Французам было понятно, что репутацию благодетеля человечества Шеффер создал себе поистине непробиваемую. Он учреждал центры для инвалидов, он опекал страдающих лучевой болезнью детей… и за всем этим дьявол спокойно распускал свой хвост.

Самолет оторвался от земли. Шарко с облегчением смотрел, как уменьшается и уменьшается оставшийся внизу город. Убийца Глории — там, прячется в тени, готовится поставить ему шах и мат. Если хоть немножко повезет, нервы у этой сволочи сдадут, и людям Баскеза, глаз не спускающим с дома, удастся взять его.

Минут через тридцать после взлета пассажирам подали ужин, комиссар быстро проглотил все, что было на подносе, и в конце концов задремал.

А три часа спустя из темноты возник Киев: площадка света между холмами, расположенная всего в ста с небольшим километрах от четвертого энергоблока Атомки — такое симпатичное имечко придумал для АЭС Владимир.

— Считалось, что той апрельской ночью восемьдесят шестого года два миллиона людей, населявших столицу Украины, оказались за чертой распространения радиоактивного облака [67], — рассказывал молодой переводчик, по-прежнему глядя в иллюминатор. — Я оказался среди тех, кому повезло, а родители — наоборот. Ветер гнал тогда радиоактивное облако к северо-западу, с дождями на землю проливались радиоактивные частицы, заражая почву и воды рек. Белоруссия, Польша, Германия, Швеция… Это всех в какой-то степени затронуло… А Франция чудом избежала всеобщей участи, потому что небесная таможня задержала радиоактивное облако на ее границе?.. — Он пожал плечами. — Как же, как же!.. Еще одна грязная ложь о Чернобыле! Не избежал никто! На Корсике сейчас, двадцать шесть лет спустя после аварии, число страдающих раком щитовидной железы и ее дисфункцией зашкаливает. Если в процентах — их там втрое больше, чем в среднем по стране. Эти люди — живые свидетельства того, каким путем шло облако.

Владимир говорил с горечью, но спокойно. До самого приземления он рассказывал о вине правительств, выступающих за ядерное вооружение и ядерную энергетику, об атомном лобби, о тоннах радиоактивных отходов, захороненных под землей, — этом страшном наследстве, которое нынешнее поколение оставляет грядущим… Полицейские слушали его внимательно и сочувственно — борьба, которую вел этот молодой человек, была справедливой, благородной.

Выйдя из здания аэропорта Борисполь, путешественники тут же ощутили на себе недружелюбие погоды. Собачий холод при чистом безоблачном небе и ветер, который забирался даже под воротник. Люси сразу представилось дуновение, насыщенное смертоносными частицами без запаха, вкуса и цвета, пронизывавшее любой живой организм, встречавшийся ему на пути четверть века назад. Этот ветер мог быть точно таким же. Она задрожала.

Владимир раздвинул толпу набросившихся на них таксистов-частников, нашел государственную машину и сказал водителю, чтобы тот вез их в киевскую гостиницу «Шерборн».

— Завтра утром я возьму в аренду автомобиль, — сказал переводчик, устроившись впереди, рядом с шофером, — и часов в десять, если не возражаете, тронемся в путь. Так рано, потому что нам надо побывать в четырех деревнях, то есть проехать больше ста километров по плохим, а может, и обледеневшим дорогам.

— Лучше не в десять, а в девять, — ответил Шарко. — Сначала мы должны побывать в посольстве Франции и встретиться там с атташе по внутренней безопасности. «Нанести визит», говоря высокопарным стилем. Это чистая формальность, но у нас нет выбора, мы должны действовать по правилам. И спасибо за все, Владимир!

Французы молча смотрели на мелькающие за окном пейзажи, на игру света и тени. Этот город прожил одну за другой несколько жизней: храмы византийской архитектуры соседствуют здесь со сталинскими многоэтажками, парки постепенно поглощаются городской застройкой… Семь десятилетий коммунизма до сих пор видны на каждом углу, пусть и стараются, как шпионы, раствориться в окружающей среде…

За все время работы в полиции Люси не путешествовала столько, сколько за последние два года. Канада, Бразилия, Соединенные Штаты, вот теперь Восточная Европа — и каждая страна открывалась ей только с темной, страшной своей стороны. Она не видела по-настоящему ни одного города, ей не хватало времени, потому что всякий раз надо было спешить, надо было ловить убийцу. Вот сейчас она едет по Киеву, но что она знает об истории этого народа, об этих улицах, о безымянных пешеходах на тротуаре в низко, до бровей, надвинутых шапках — что ей известно, кроме того, что было написано на полузабытых страницах школьных учебников?

Желтая машина проехала по длинному мосту, миновала несколько указателей с кириллическими буквами и остановилась перед отелем. Шарко заплатил таксисту, Владимир достал вещи из багажника. По местному времени была уже почти полночь.

Зарегистрировавшись, Шарко протянул переводчику ключ:

— Ваш номер рядом с нашим. Третий этаж.

Владимир устало улыбнулся, взял ключ, вид у него был измученный, и Шарко ощущал неловкость из-за того, что буквально заставил молодого человека сопровождать их. Они поднялись к себе на лифте, Ермаков вставил ключ в замочную скважину, но, не повернув его, вдруг спросил своих спутников:

— А вы знаете, что означает слово «чернобыль» в переводе с украинского?

Шарко покачал головой, Люси тоже.

— «Полынь»… — сказал Владимир. — Полынь — это такая горькая трава, но это еще и имя звезды, о которой есть пророчество в Апокалипсисе: «Третий Ангел вострубил, и упала с неба большая звезда, горящая подобно светильнику, и пала на третью часть рек и на источники вод. Имя сей звезде полынь; и третья часть вод сделалась полынью, и многие из людей умерли от вод, потому что они стали горьки» [68].

Он немножко помолчал и закончил:

— «Спите, люди добрые, спите спокойно, все хорошо, все в порядке» — так они говорили, когда на мою страну проливался яд, когда умирали мои родители. Доброй ночи вам обоим. Спите спокойно.

Сотни квадратных километров радиоактивной пустыни.

Все началось с того, что пропала, как и не было, сеть мобильной связи. Затем — по мере того, как машина продвигалась все дальше к северу, — жизнь стала медленно сдавать позиции во всем. Искрился под холодным декабрьским солнцем лед озер, простиравшихся к горизонту, — гладкий, блестящий, ни дать ни взять ракушки наутилусов. Придорожные указатели на покосившихся или упавших на землю столбиках рассыпались, словно обгоревшие картонки, зато деревья, грозя голыми ветвями, приближались к шоссе так, будто идут в наступление.