Франк Тилье - Атомка

Но главное — эта белизна, мертвая белизна сколько видит глаз. Этот снег, который не тает, снег, на котором оставляют следы одни лишь дикие животные: кролики, косули, волки, родившиеся и размножившиеся в отсутствие людей. Подумать только, а ведь Шарко с Люси даже и не добрались еще до запретной зоны…

Тем не менее еще дальше к северу жизнь внезапно вышла на поверхность. Они проезжали тогда по какой-то деревне — как показалось Люси, давно покинутой всеми: разбитые дороги, из окон домов торчат ветки деревьев, время, похоже, остановилось… И вдруг она увидела на пороге одного из разрушенных домов группу детей. Кровь в жилах Люси застыла.

— Что они здесь делают?!

Владимир припарковался у обочины.

— Это «самосёлы». Мы сейчас в городе, который называется Базар, совсем рядом с границей зоны отчуждения, в западной ее части. Население города эвакуировано, но те, кто победнее, постепенно возвращаются: жилье здесь бесплатное, а прокормиться можно овощами и фруктами, которые растут в изобилии и стали ненормально большими. Некоторые дети и подростки объединяются в группы, они так и живут — стаями. Местные жители не задают себе никаких вопросов — просто стараются выжить. А слово «самосёлы» означает «те, кто по собственной воле здесь поселился» [69].

Кое-где горели костры, вдоль кирпичных домов время от времени скользили тени. Шарко удивился, обнаружив прикрепленные над одним из подъездов еловые ветки с игрушками. У него возникло чувство, что они ходят по городу призраков, что попали в центр мира, замкнутого в себе самом, населенного людьми, ни для кого не существующими.

Ермаков предложил остановившемуся чуть впереди него комиссару:

— Дайте-ка мне фотографию женщины, которую ищете. Спрошу, не видели ли ее эти ребята, — всяко ведь может быть… А сами подождите в машине.

— Поинтересуйтесь тогда заодно и мальчиком, ладно?

Комиссар отдал Владимиру фотографии мальчика из больницы и Валери Дюпре, молодой переводчик ушел, не возвращался довольно долго, а вернувшись, бросил снимки на козырек приборной панели:

— Никого не видели.

Они молча поехали дальше. Некоторое время спустя Ермаков показал своим пассажирам на видневшиеся между искривленными ветвями деревьев ряды колючей проволоки:

— С той стороны — запретная зона. У старого саркофага, которым, чтобы избежать утечки урана, накрыли четвертый блок, до сих пор можно увидеть рабочих — правда, совсем небольшую группу. Два раза в неделю радиоактивные отходы вывозят отсюда в Россию на больших грузовиках.

— Я думал, что все здесь давно заброшено, что никто больше сюда не заходит.

— Атомному лобби хочется выглядеть как можно лучше, понимаете? Потому они только то и делают, что возят с места на место отходы, тратя на это астрономические суммы, хотя, если по-честному, вместо того чтобы болтать насчет ракет к Юпитеру, надо бы им нагрузить этой мерзостью ракеты и отправить куда подальше.

— Ваши автобусы забирали детей из Базара? Занимались ими?

— Хотели бы, да невозможно. У тамошних обитателей нет никаких бумаг, никакого статуса. Они никто, их не существует. Ну и поэтому официально мы ничего не можем для них сделать.

Вдоль колючей проволоки они ехали километров пять, миновали первые заброшенные городки и деревни, дети из которых побывали во Франции: Овруч, Полесское… Каждый раз машина останавливалась, и каждый раз Владимир тщетно пытался узнать хоть что-нибудь. Последний разговор был с мужчиной, который в конце концов махнул рукой, показывая куда-то вперед.

— Нет, и он не видел ни женщины, ни мальчика, — бегом вернувшись на место и включая зажигание, вздохнул переводчик. — Видел только, как на мотоцикле кто-то тут довольно медленно проехал с неделю назад. И все.

— Какой был мотоцикл? И кто его вел — мужчина или женщина?

— Он и впрямь ничего больше не знает. Но есть надежда, что нам хоть что-то расскажут в Вовчках, — вроде бы мотоциклист двигался в том направлении.

Шарко обернулся к Люси. Может, они и на правильном пути, вот только чем больше они приближались к Припяти, тем меньше у них оставалось надежды найти Валери Дюпре живой. Слишком уж враждебна была эта земля, слишком опасны люди, которых они преследовали. И как забыть о крови на бумажке, обнаруженной в кармане малыша…

Еще с десяток километров — и они оказались в Вовчках, осколке девятнадцатого века, заблудившемся в ядерном апокалипсисе. Раздолбанные улицы, тачки, нагруженные картошкой, ободранные детские коляски, используемые как хозяйственные сумки. Только кирпичные дома, слегка приукрашенные по случаю Нового года, «жигуленки» и «таврии» с полуоторванными номерными знаками и свидетельствовали о том, какое время на дворе.

Мужчины и женщины всех возрастов, сидя на морозе у порога своих домов прямо рядом с товаром, торговали вареньем из черники, сушеными грибами, закатанными банками с какой-то едой… Увидев все это, Люси сразу вспомнила карту с показателями уровня цезия и большой кляксой ровно на том месте, где они сейчас находились.

Здесь каждая ягодка, каждый плод, каждый гриб радиоактивны…

И каждый человеческий организм.

Владимир припарковался у бесконечного леса [70], на небольшой прогалине, выполнявшей роль автостоянки.

— Вот мы и подъехали почти вплотную к запретной зоне, — сказал он. — Вовчки — один из последних населенных — официально населенных! — пунктов по второму периметру [71], до следующей деревни еще километров семьдесят к югу. А четверых ребят неделю назад мы увезли именно отсюда. Пожалуй, воспользуюсь случаем — навещу семьи этих малышей, гостящих сейчас во Франции, а заодно и поспрашиваю их родителей о том, что вы хотите узнать.

Владимир взял фотографии и исчез за домами. Люси оглядывалась вокруг, смотрела на голые перепутанные, как палочки для игры в микадо [72], ветви берез и тополей, чересчур синее небо, каменистые дороги — и в глазах ее читалась тревога.

— Какой ужас, — сказала она Франку. — Эти люди, этот затерянный городок, и все это так близко к тому, что для нас всего лишь слово. Никому нельзя было оставаться здесь после аварии!

— Это их земля, Люси. Если ты прогонишь их отсюда, что у них останется?

— Но они же медленно умирают, отравленные страшным ядом, Франк! И в отравлении этом принимает участие их собственное правительство, их государство. Здесь даже материнское молоко не защищает новорожденного, а убивает его. Всех сейчас волнует Фукусима, тогда как вот тут, вот прямо перед нами, происходит ядерный геноцид населения! Это просто чудовищно, никак иначе и не скажешь.

Люси задумчиво погладила себя по животу, а Шарко, натянув перчатки и надвинув шапку на лоб, вылез из машины, чтобы немного размять ноги. Он смотрел на лес и думал о монстре, затаившемся в тридцати или сорока километрах отсюда. Люси права: разве можно бросить всех этих людей на произвол судьбы?