Ирвин Шоу - Ночной портье

Двое на корте тренировались, ловко посылая мячи друг другу.

– Боюсь, что мне не справиться с вашим темпом игры, – сказал я, следя за тем, как они на корте обменивались неплохими, ударами. – Уж очень давно не играл.

– Неважно. Держитесь лишь поближе к сетке. Они расколются, когда насядем на них. – Лоример широко улыбнулся. Улыбка была и приятная, и дружелюбная, но проступал волчий оскал.

Теннисные туфли оказались мне впору, шорты и рубашка немного широки, но были вполне пригодны для игры.

– Возьмите с собой на корт все, что у вас при себе ценное, – посоветовал Лоример. – Можно сдать на хранение в контору, но там всякое случается. И ни в коем случае нигде не оставляйте свой паспорт, а то в один прекрасный день прочитаете в газетах, что некий сицилиец по имени Дуглас Граймс арестован за провоз наркотиков.

С собой Лоример забрал бумажник, кошелек с мелочью, часы, а также конверт с письмом Эвелин.

Игра доставила мне больше удовольствия, чем я ожидал. Лыжные прогулки этой зимой укрепили меня, и мои движения были быстры и достаточно ловки. Лоример носился по всей нашей площадке, всюду поспевая. Играл он с диким азартом, весьма успешно. В первых двух сетах мы подавили итальянцев, которые, как и предвидел Лоример, стушевались под нашим натиском. В третьем сете у меня от усердия вскочил волдырь на большом пальце и я вышел из игры. Это, конечно, был пустяк по сравнению с удовольствием играть под живительным римским солнцем на берегу той реки, которую, по утверждению Шекспира, Цезарь переплывал в полном вооружении и доспехах. Сейчас, в сухое время года, река выглядела совсем безобидной, так что и я мог бы рискнуть переплыть ее.

После игры, когда мы мылись под душем, итальянцы пригласили нас пообедать в клубе.

– Вы первый раз в Риме? – спросил меня Лоример.

– И первый день, – ответил я.

– Тогда мы не станем здесь обедать. Отправимся в туристское заведение на Piazza Navona. – Я кивнул. Фабиан тоже рекомендовал мне это местечко. – Каждого, кто приезжает в Рим, – продолжал Лоример, – я призываю ни на что не претендовать, а быть только туристом. Осмотрите сначала все классическое: Ватикан, Сикстинскую капеллу, Замок Сан-Анджело, статую Моисея, Форум и так далее. Не зря они сотни лет значатся во всех путеводителях. А потом найдете и свой путь знакомства с этим вечным городом. Будете читать, скажем, Стендаля. Вы знаете французский?

– Нет.

– Жаль.

– Я бы хотел вернуться обратно в школу и начать все с самого начала.

– А разве не все мы этого хотим?

– Ну как, нравится тут? – спросил Лоример. Мы сидели на открытой террасе, глядя на огромный фонтан, который украшали четыре мраморные женские фигуры.

– Очень! – воскликнул я.

– Только никому не рассказывайте. В высших кругах принято считать, что пища здесь несъедобная. – Он ухмыльнулся. – Вас заклеймят мужланом, и вам придется долго искать свою принцессу.

– Но я могу хотя бы признаться, что мне понравился фонтан?

– Скажите, что случайно забрели на Piazza Navona. Сбились с пути в темноте. Если же речь зайдет об этом, то молчите.

Лоример не отрывал глаз от фонтана.

– Хороши, не правда ли?

– Кто?

– Вот эти скульптуры. Для меня это одна из причин, почему я предпочитаю Рим, скажем, Нью-Йорку. Здесь вас подавляют искусство и святыни, а не сталь и стекло многоэтажных зданий страховых компаний и биржевых маклеров.

– Вы давно в Риме?

– Не так уж давно. Да вот разные сукины сыны пытаются убрать меня отсюда. – Он нащупал в кармане письмо, которое я привез ему, вытащил и бегло пробежал, пока мы ожидали заказанные блюда. Когда нам подали, он спрятал письмо обратно. – Пока что ждем, кто первым сделает неверный шаг. Различие во взглядах. Возможно, неизбежное. Не похваляйтесь тем, что знакомы со мной. Шпионы тут повсюду. Когда б я ни вернулся к письменному столу, все бумаги на нем уже кем-то просмотрены. Я говорю, как психопат?

– Не очень-то мне понятно, хотя Эвелин и намекала на разные обстоятельства.

– Это случалось и прежде и, конечно, будет продолжаться, особенно в связи с тем, что происходит в Вашингтоне. То, что проделывал Маккарти, выглядит просто детской кутерьмой по сравнению с тем, что способна вытворять теперешняя братия в Белом Доме. Оруэлл ошибся, предсказывая тысяча девятьсот восемьдесят четвертый год. Это началось уже в семьдесят третьем. Вы думаете, они уберут из Белого Дома этого взломщика?

– Признаться, я не слежу и не очень-то интересуюсь этим, – пожал я плечами.

Лоример как-то странно поглядел на меня.

– Эх, американцы, – печально покачал он головой. – Держу пари, что он и до следующих выборов просидит на нашей шее и будет давить нас. А меня, вероятно, вскоре переведут в какую-нибудь маленькую африканскую страну, где каждые три месяца совершают государственные перевороты и убивают американских послов. Приезжайте тогда в гости ко мне. – Он осклабился и налил себе полный стакан вина. Что бы с ним ни случилось, он, очевидно, не боялся. – К сожалению, не смогу быть с вами на этой неделе. Уезжаю в Неаполь. Но мы можем встретиться в субботу днем на этом же теннисном корте или вечером за игрой в покер. Эвелин пишет, что вы сильный игрок.

– Извините, но в субботу я уеду в Порто-Эрколе.

– Вот как? В отель «Пеликано»?

– Да, я уже заказал там номер.

– Для только что приехавшего в Италию вы весьма быстро и хорошо освоились тут.

– Это по советам моего друга, который все и вся знает, – улыбнулся я.

Лоример поглядел на часы и поднялся.

– Мне пора. Подвезти вас?

– Нет, благодарю. Пройдусь пешком.

– Неплохо задумано, – кивнул он. – Хотел бы я прогуляться с вами, но мои палачи поджидают меня. Arrivederci 19 19 до свидания (итал.) , дружище.

По-американски быстро и живо он зашагал к своей машине. Статуи фонтана маячили над ним. И он уехал, чтобы сесть за свой письменный стол, где бумаги переворошили за время его отсутствия.

Лениво допив кофе, я расплатился и неторопливо побрел по улицам к себе в отель, убеждаясь в том, что Рим, каким его видит пешеход, совсем другой, несравненно лучше, чем кажется из окна автомобиля. Замечание Лоримера о том, что Италия прекрасная, но достойная сожаления страна безрассудных людей, представлялось мне лишь отчасти верным.

Вскоре я оказался на узкой оживленной улице – виа дель Бабуино, где было несколько художественных выставок. Следуя наставлениям Фабиана, я стал осматривать витрины. В одном из окон была выставлена большая, написанная маслом картина, изображавшая улицу маленького американского городка. Виднелась знакомая аптека-закусочная, где торгуют лекарствами, косметикой, журналами, мороженым, кофе и еще Бог знает чем, парикмахерская, здание местного банка в псевдоколониальном стиле, обитая дранкой контора местной газеты – и все это в предвечернем холодном тумане где-то посреди раскинувшейся прерии. Все было передано реалистически, жизненность картины еще усиливалась дотошным изображением каждой мельчайшей детали, что создавало впечатление странного фанатичного пристрастия, одновременно любовного и неистового. Художник, чьи картины тут выставлялись, был, судя по имени, не американец или, может, полуамериканец. Его звали Анжело Квин.