Ирвин Шоу - Ночной портье

Из любопытства я зашел на выставку. Там никого не было, кроме хозяина помещения, старика лет за шестьдесят, седого, с редкими растрепанными волосами, и сидевшего в углу молодого человека, небритого, неряшливо одетого, который читал, не отрываясь, какой-то журнал по искусству.

На других вывешенных картинах также изображались американские провинциальные городки, старые обветшавшие уголки, где там и сям на открытом всем ветрам холме стоял источенный непогодой жилой дом фермера или тянулись давно заржавевшие рельсы железнодорожной колеи с замерзшими лужами, выглядевшей так, словно последний поезд прошел по ней сто лет назад.

Ни на одной из картин не было таблички с указанием, что она продана. Хозяин не сопровождал меня, когда я осматривал полотна, и не сделал попытки заговорить со мной. Лишь встретив мой взгляд, он печально улыбнулся, показав ряд вставных зубов. Молодой человек в углу был целиком погружен в чтение. Когда я вышел от них, у меня не было уверенности, способен ли я правильно судить, хороши или плохи картины, но они так непосредственно напоминали мне о том, что я не мог и не хотел бы забыть.

Медленно пробираясь по суматошным улицам, я был озадачен тем впечатлением, которое произвела на меня эта выставка. Это было схоже с проникновением в огромный, часто загадочный смысл книги, который мучительно открывался мне, когда в тридцать лет я начал серьезно и увлеченно читать.

Уже недалеко от отеля я случайно наткнулся на ателье портного, о котором мне говорил Фабиан. Зайдя туда, я провел чрезвычайно занятный час, выбирая материи на костюмы и беседуя о фасонах с портным, который прилично объяснялся по-английски. Заказал я сразу пять костюмов. Вот уж ахнет Фабиан, когда встречусь с ним.

На другой день я побывал на нескольких выставках, прежде чем снова зашел взглянуть на картины Анжело Квина. Мне хотелось узнать, какое впечатление произведут на меня другие образцы современной живописи. Они совсем не тронули меня. Мои глаза безразлично скользили по натуралистическим, сюрреалистическим и абстрактным картинам.

Вернувшись на выставку Квина, я потихоньку переходил от одной картины к другой, внимательно вглядываясь в них, чтобы проверить свое вчерашнее впечатление.

Впечатление было даже сильнее. По-прежнему тут находились лишь старик и молодой человек с журналом, словно прошедшие сутки они неподвижно провели на своих местах. Если они и узнали меня, то не подали виду. Как-то внезапно я решил, что если могу покупать себе костюмы, то могу купить и понравившуюся мне картину.

– Скажите, пожалуйста, – обратился я к старику, который автоматически улыбнулся мне. – Меня интересует картина, выставленная у вас в окне. И, возможно, также и эта, – указал я на полотно, около которого стоял. На нем была изображена заброшенная железнодорожная колея. – Сколько они могут стоить?

– Пятьсот тысяч лир, – быстро и уверенно произнес старик.

– Пятьсот тысяч? Гм! – Цена звучала ошеломляюще. Я все время путался в переводе итальянских денег на другую валюту. – А сколько это будет в долларах? – поинтересовался я. (Тоже мне турист, усмехнулся я в душе.) – Около восьмисот долларов, – уныло ответил старик. – А при сегодняшнем совсем смехотворном курсе обмена и того меньше.

За каждый заказанный костюм я уплатил по двести пятьдесят долларов, но разве они принесут мне столько радости, сколько покупка первой в жизни картины?

– Вы возьмете чек швейцарского банка?

– Конечно, – ответил старик. – Выписывайте его на имя Пьетро Бонелли. Выставка закроется, через две недели. Мы доставим вам картину, если пожелаете.

– Нет, я захвачу ее с собой. – Мне хотелось поскорее обладать своим сокровищем.

– Тогда надо внести задаток.

Мы договорились о задатке в двадцать тысяч лир (больше у меня не было при себе), я сообщил свое имя и выписал чек. Все это время молодой человек сидел в углу, не поднимая головы, уткнувшись в свой журнал.

– Желаете познакомиться с художником? – под коней, спросил старик.

– Если это удобно.

– Вполне. Анжело! – воскликнул старик. – Мистер Граймс, собиратель ваших работ, хочет познакомиться с вами.

Молодой человек оторвался от журнала, взглянул на меня и улыбнулся. Улыбка делала его еще моложе, особенно выделялись тогда его прекрасные белые зубы и блестящие темные глаза с грустным, как у итальянского ребенка, взором. Поднявшись, он сказал:

– Пойдемте, мистер Граймс, в кафе и побеседуем, отметив это событие.

Когда мы выходили, старик прикрепил первую табличку «продано» на картине, выставленной в окне.

Анжело привел меня в кафе на углу, где мы заказали кофе.

– Вы американец, не так ли? – спросил я.

– Слоеный пирожок.

– И давно уже здесь?

– Около пяти лет.

– Значит, выставленные картины созданы более пяти лет назад?

Он рассмеялся:

– Нет, они все новые. Созданы памятью и воображением. Я рисовал их от чувства одиночества и тоски. И мне как будто удалось передать в них подлинное дуновение, вы не находите?

– Я бы согласился с этим.

– А когда вернусь в Америку, буду рисовать Италию. Подобно многим художникам, и у меня своя теория. Она заключается в том, что надо уйти из дома, чтобы издалека понять, каков твой дом. Вы думаете, что я чокнутый?

– Нет. Во всяком случае, судя по вашим работам.

– Они вам нравятся?

– Очень.

– Это хорошо. – Он улыбнулся. – Анжело Квин дал простор своим чувствам. Я помешан на родной земле. Держитесь за эти картины. Рано или поздно они будут стоить целое состояние. Вот увидите.

– Я собираюсь оставить их у себя, – сказал я. – И вовсе не из-за денег.

– Спасибо, – он прихлебнул кофе из чашечки. – Даже только ради такого кофе стоило пожить в Италии.

– Почему вас зовут Анжело?

– Моя мать итальянка. Отец привез ее в Америку. Отец был провинциальный журналист, часто менял работу, и они мотались по всяким захолустным городишкам. Вот я и изобразил места, где жила наша семья. А вы и в самом деле собираете картины? Или Бонелли просто так ляпнул?

– Нет, – ответил я. – Откровенно говоря, я впервые в жизни приобрел картину.

– Боже всемогущий! – воскликнул Квин. – Так вы только что лишились девственности. Что же, вкус у вас хороший, хотя мне, должно быть, не стоило так говорить. Я закажу вам еще кофе, вы принесли мне удачу.

На следующий день я принес Бонелли чек и потом добрых полчаса любовался на купленные мной картины. Бонелли пообещал, что картины дождутся моего возвращения, даже если я опоздаю к закрытию выставки.

Во всяком творчестве должно быть жизненное устремление, думал я, уезжая в пятницу из Рима в Пор-то-Эрколе. И я решил, что первое посещение вечного города было успешным, по-настоящему обогатив меня.