Максим Кабир - Неадекват (сборник)

Семейство устраивает праздник.

Или что-то вроде праздника, но всем холопам дают выходной. Нам не позволено выходить на центральную подъездную аллею. Там ставят столы и натягивают тент, там будут жарить мясо. Чужое счастье похоже на музейный экспонат – смотреть можно, дотрагиваться нельзя.

– Не нервируйте Себастиана, – говорит Эдик, осматривая одного обитателя подвала за другим.

– Если хозяева заметят кого-то из вас, – предупреждает он и в первую очередь меня, – вам не поздоровится.

Пашок подмигивает мне из своего угла, восседая на скрипучей койке. Он в шортах, отчего заметно гадкое родимое пятно на левом колене. Торчок щурится, лижет зубы, кривит лицо в гримасе до тех пор, пока я не понимаю, что именно он хочет донести:

– Мы все равно пойдем и посмотрим, – намекает его дергающийся глаз.

Так я и знакомлюсь с мелким ублюдком, вокруг которого пляшет вся семейка.

Впрочем, знакомство – громкое слово. Просто вижу его издали и обретаю понимание. Я далай-лама новосибирского розлива. Я постигающий жизнь в самой неприглядной ее форме и ничего не могу с этим поделать. Б-52 моего воображения пытается утюжить мост «Отвратительная человеческая натура», но для уничтожения объекта не хватает даже тройного запаса бомб…

Весь день мы перекладываем с места на место пенопластовые булыжники мелких повседневных хлопот. Делаем вид, что живем нормальной жизнью, даже несмотря на тяжелые бетонные своды над головой. Вяжем детские свитера, дремлем, читаем журналы и бреемся. Зашиваем прорехи в одежде, перестилаем кровати, подстригаем ногти.

Чума и Санжар садятся смотреть фильм. Со всем космическим сарказмом понимаю, что это «Отверженные». Новинка, только-только вышедшая на DVD.

Время капает с потолка, покрывая меня липкой пленкой безделья.

Едва ли не впервые обращаю внимание, что в подвале ничем не пахнет. Во всем доме ничем не пахнет. Стерильно, будто в больнице. Мертво. Даже когда снимаешь крышку с подноса, на котором стоят тарелки с ужином. Сначала ловишь запах куриных отбивных, а потом – ничего.

Смотрю в бетонный потолок.

Крашенные бледно-зеленым трубы под ним похожи на притаившихся змей. Зеленый… Я школьная доска, на которой пишет имя-отчество первая классная преподавательница. Я ядовитый газ, украдкой вползающий в окопы и щипцами вырывающий внутренности еще живых солдатиков.

Пашок зовет меня за собой.

Валек и казах, поглощенные мюзиклом, делают вид, что не замечают. Марина спит, Виталина Степановна читает. Эдик, хозяйский пес-содомит, где-то наверху. Он действительно считает, что мы не пойдем смотреть…

Мышами выскальзываем из подвала. Мы лишь тени в сгущающихся сумерках. Вокруг тента натянуты нитки гирлянд, контраст светового круга с обступающей мглой так резок, что нас не заметил бы и ночной зверь. Выглядываем из-за невысокой кирпичной ограды, скрывающей спуск в подземные этажи.

– Братюня, – спрашивает торчок шепотом, прижимается ко мне и благоухает отвратительным одеколоном, – хотел бы жить, как они?

С этих пор вид крови будет ассоциироваться у меня именно с запахом его парфюма. Тяжелым, маслянистым, дешевым. Стараюсь не отодвигаться. Под бедром хрустит отмерший побег плюща.

Хотел бы я? Конечно, да. А кто бы не хотел стать хозяином своей жизни? Иметь кучу бабла, шикарный дом, шмотки и машины? Отвечаю, что «пожалуй». Пашок скалится, кивая.

– Ух, нах, я бы тогда развернулся. – Его многозначительность говорит: наркотики, телки, трэш нон-стоп, вечеринки до утра, передоз, ранняя смерть. – Как же я завидую богатым. – Его сожаление говорит: я бы тоже набрал себе рабов. Может быть, даже порол бы, нах, провинившихся.

Спрашиваю:

– Почему ты заманил меня в этот дом?

Пашок каменеет.

Его плечо, прижимающееся к моему, становится непробиваемым. Скулы твердеют, неподвижный взгляд бьет сквозь ночь – в кольцо желтого света, внутри которого разместились тент, столы, здоровенный гриль и автомобильный прицеп.

– Это поощряется, братюня, – говорит он негромко. – Поймешь.

Я очень хочу ударить его в ухо. Хочу зубами впиться в шею, вырвав добротный кусок. Хочу воткнуть в глаз шариковую ручку. Но даже не шевелюсь, вдыхая миазмы копеечной туалетной воды.

Вижу Алису, Жанну и Константина. Даже странно, что для подготовки они не призвали слуг. Сами разжигают угли, сами расставляют посуду, наливают напитки. До нас доносятся их негромкие голоса и смешки. Время от времени кто-то поглядывает на небо, будто проверяя погоду.

Себастиан тоже неподалеку. Нет-нет да и мелькнет на границе светового круга.

Так я впервые встречаю еще двоих участников представления. Один из них – неохватный толстяк с пышной светловолосой шевелюрой, восседающий в просторном инвалидном кресле. Агрегат современный, на четырех равноразмерных колесах, больше похожий на люксовый квадроцикл для неспешных прогулок. С удобной высокой спинкой и пультами управления, встроенными в подлокотники. Именно его настенные рельсы я чинил намедни. Несмотря на недуг, жирдяй катается тут и там, рифлеными покрышками перемалывая мелкий щебень аллеи и жухлую траву газонов. Разговаривает с Алисой – жена хозяина лениво прислонилась к столбу тента, острыми коготками обрывая этикетку с пивной бутылки. Болтают, иногда смеются.

– Это Петя, – шепотом сообщает торчок, заманивший меня в западню. – Брат Константина.

– Шикарная вечеринка, – сообщает он, трясясь от зависти. – Может, сегодня и нам пивка перепадет…

Петя спокоен, улыбчив и неспешен в действиях.

Он с удовольствием поглощает сочный салат из великанской миски, время от времени прикладывается к бокалу с коньяком. В каждом жесте старательно отмеренные расчетливость и скупость. Реплики его, чего бы они там ни касались, веселят и злят Алису в равной степени.

Перевожу взгляд и наконец-то замечаю малолетнего выродка.

Колюнечка одет, как маленький моряк. Шортики не по погоде, сине-белая блузка с отложным воротничком. На голове – беретка с помпоном. Издали ребенок похож на миниатюрную куклу компании «Мишлен», собранную из автомобильных покрышек. Аккуратненький и пухленький. Пережравшийся кусок избалованности и родительского внимания. Я скорее назову его отцом Петю, чем неприметного худого Константина.

Алиса продолжает обдирать этикетки с пивных бутылок, то и дело покрикивает на отпрыска. В голосе ни грамма материнской заботы – скорее усталость и безразличие.

Затем Себастиан выкатывает на освещенное пространство прицеп, до этого стоявший в тени. Легко, будто в ходовую встроены вспомогательные моторчики. Одной рукой втягивает конструкцию в круг ослепительного света, и я вдруг понимаю, что это коневозка.

– Ого, братюня, – шепчет Пашок. – Нам теперь еще и за лошадью говно выносить?