Максим Кабир - Неадекват (сборник)

Говорю:

– Мне пора.

Кровь отливает от лица. Бледнею. Я белый, как молоко матери. Я подвенечное платье и японский погребальный саван. Я смирительная рубашка, не позволяющая ни шевелиться, ни дышать полной грудью.

Встаю, комкая куртку в ладони. На негнущихся ногах направляюсь к выходу.

Марина смотрит мне вслед из-под полуопущенных век.

Пытаюсь понять, в чем я провинился.

Где нагрешил так сильно, что дорога моей жизни изогнулась, забросив в частный сектор к порогу необычного дома с необычной семьей. Разравниваю бледно-серый гравий подъездной дорожки, стараясь не оглядываться на окна. На меня внимательно смотрит Жанна.

Размышляю.

Уже не ставлю вопроса, стоит ли побег риска. Вспоминаю мертвого пони, счастливые окровавленные лица. Присматриваюсь к булыжникам багряного забора и пытаюсь проанализировать график Себастиана. Но пока возможностей нет, я извожу себя пустыми размышлениями. Мы все так делаем, когда не в силах контролировать ситуацию…

В небе – огромная стая голубей. Шумная, шуршащая. Заходит по дуге, будто собирается атаковать. Опираюсь на специальные длиннопалые грабли, с тоской уставившись вверх. Когда стая достигает воздушного пространства над Особняком, ее словно сдувает ветром.

Я уже видел подобное – охотящийся коршун, величественный и грозный, несколько дней назад наткнулся на стеклянную стену, окружающую дом. Птица вздрогнула, будто в нее попала пуля. Обронила пару перьев, а затем кинулась наутек со скоростью, которой я даже не предполагал…

Голубей уносит прочь – нечто невидимое, но надежно охраняющее усадьбу от всего внешнего мира. В чем я провинился, попав сюда?

Иногда ночами я слышу скрежетание каменных жерновов. Сквозь неспокойный сон. Откуда-то снизу, из подвального подвала, если таковая острота будет дозволена. Это моя память перетирает воспоминания в муку, пытаясь просеять бесцельно прожитые дни и найти окаменевшее зерно. Пытаясь найти причину, по которой я здесь.

Открываю глаза и вижу Эдика, тихонько возвращающегося в общую комнату. Примерно раз в неделю, среди ночи, под скрежетание каменных плит. Его колени, обыкновенно безупречно чистые, выпачканы белым. Ладони тоже. Он и есть мельник, заставляющий мысли скакать по кругу, доводя меня до изнеможения. Прячется за занавеской и чистит брюки икеевской липучкой…

Главный ужас ситуации заключается в том, что мне нужно бежать.

Но я не хочу.

Какая-то моя часть, пусть даже обкормленная транквилизаторами, совершенно не боится происходящего. Более того – происходящее ее устраивает…

На вчерашнем уроке Колюнечка в первый раз пытается меня укусить. Дожидается, пока отвернусь, чтобы написать на доске. Подползает под партой и с заливистым детским смехом пробует тяпнуть в левую лодыжку. Обслюнявливает штанину.

Вместо того чтобы ударить, пнуть или отшатнуться, я нагибаюсь. С усилием поднимаю щенка подмышки, усаживаю на прежнее место. Даже пальцем не грожу.

– Ты будешь моим другом, – говорит мне тогда мелкая тварь, клацнув белыми зубками. – Ведь правда?

Возвращаюсь к доске, скриплю маркером по ее гладкой серой поверхности. Понимаю, насколько соскучился по старым добрым звукам скребущего мела, и спокойно продолжаю урок. Из соседней комнаты раздается негромкий и чарующий смех Алисы…

Все же поворачиваю голову и вижу в окне Жанну.

Стоит за шторой, но так, чтобы было заметно. Улыбается, рассматривая, как я ровняю дорожку. Ее левую руку скрывает тень, но мне откуда-то известно, что Жанна ласкает себя. Продолжаю работать, позволяя мыслям перестукиваться, будто светлым гладким камешкам под моими граблями…

Если бы человеку дали возможность выбрать одно-единственное слово, характеризующее его жизнь… отношения, друзей, любовь, родных, работу, увлечения, цели, приоритеты, привычки… одно слово, обрисовывавшее жизнь… у меня это было бы слово «прощай». Как же часто я слышал его на своем коротком веку? Как часто заставлял себя верить, что еще не все потеряно. Что в будущем все будет совсем иначе, и я обрету… А потом снова – прощай, как удар в пах.

Одно-единственное слово, характеризующее мою жизнь.

Именно поэтому я попадаюсь в ловушку Особняка – я слишком к ней готов. Стремился и стремлюсь до сих пор. Отдаюсь без сомнений.

Может оказаться, что я не бегу, потому что наконец-то обрел настоящий дом? Отца, которого у меня никогда не было? Мать? Настоящую мать, а не ту тихую алкоголичку, спивавшуюся в одиночестве в перерывах между рабочими сменами, пока маленький Дениска был предоставлен сам себе.

Образы родителей меркнут, подменяясь ликами Константина и Алисы. Фрейд упивается, Юнг ликует. Я нашел их. С равной возможностью могу получить поощрение и наказание за провинность, сексуальное подкрепление и самореализацию в работе. Я нашел дом, против моей собственной воли включивший меня в свою семью.

Можно ли нагрешить так, что Бог пошлет тебя обрести духовную родню?

Чем провинился я, чтобы оттирать детскую слюну от джинсовой брючины?

Вспоминаю недавний рассказ Пашка. Про нелегальный кемеровский клуб, где тусовались местные бандосы. Ни лицензии на торговлю бухлом, ни рекламы, ни соблюдения санитарных норм. Место для своих, где суровые кемеровские мужики глушат водку в полумраке подвала, а на скользком танцполе извиваются их смазливые девчонки.

Пашок не рассказывает, что именно не поделили бандиты. Они всегда что-то делят и не делят. Но заканчивается все тем, что одна группировка находит человека. Аптекаря, как это называется в узких кругах. Достаточно умелого и безбашенного в равных пропорциях. И тогда он изготавливает химическую смесь. Что-то вроде домашнего напалма, какую и огнетушителем не взять…

Подвал выгорает за считаные минуты.

– Меньше получаса, – мямлит Пашок, краснея от смущения.

Восемнадцать трупов, еще четыре десятка обожженных разной степени тяжести. Излишне уточнять, что во время возгорания двери клуба оказываются заблокированы. Не «Хромая лошадь», конечно, да и резонанса было меньше… Но трагедию город переживает долго.

Смесь распыляют через систему пожаротушения. По трубам, призванным спасать жизни, а не отнимать. Попав на сигареты, она сразу воспламеняется. И тогда сексуальные тела на танцполе начинают извиваться совсем в другом ритме…

Пашок недоговаривает. Но все отлично понимают, что смесь изготовил именно он. Обеспечив себе билет в Особняк, кем бы там наверху эти купоны ни выдавались. Не знаю, обнюхался ли выродок клея или вмазался, но теперь смотрю на него брезгливо, как на жирного таракана. Уже раздавленного, но еще живого.

Начинаю понимать. И по-прежнему нащупываю ответ на вопрос – что тут делаю я? Среди таких, как Чума или малолетний нарколыга-поджигатель…