Пьер Леметр - Жертвоприношения

Нет, он не единственный, есть и еще один: «Если эта женщина не Анна, что это меняет?»

Камиль восстанавливает в памяти их историю, вечера, когда они только пытались обрести друг друга — первое касание, второе, — и вот их тела уже в постели под смятыми простынями… В августе она уходит от него, а через час он видит ее сидящей на лестнице… Это все игра? Такой хитрый ход? Слова, ласки, объятия — часы и дни, — она им просто-напросто манипулировала?

Через несколько минут Камиль окажется лицом к лицу с той, которая называет себя Анной Форестье, он спит с этой женщиной уже не первый месяц, и она лжет ему с самого первого дня. О чем тут можно думать? Он пуст, как будто его только что вытряхнули из центрифуги.

Какая связь между тем, что Анна — это не Анна, и ограблением в пассаже Монье?

Какое он сам имеет отношение ко всей этой истории?

Но самое главное: кто-то пытается убить эту женщину.

Он не знает, кто она, но знает точно, что защитить ее должен именно он.

Когда он входит в дом, Анна так и сидит на полу, опираясь спиной на дверцу шкафчика, закрывающего раковину, обхватив руками колени. В машине он видел перед собой другую Анну, ту, какой она была вначале, красивую смешливую женщину с зелеными глазами и ямочками на щеках. Теперь перед ним изуродованная женщина с пожелтевшей кожей — бинты, швы, грязные шины, — Камиль потрясен. Почти так же, как два дня назад, когда он увидел ее в реанимации.

Его тут же охватывает сострадание. Анна не двигается, не смотрит на него, она будто загипнотизирована, взгляд устремлен в одну непонятную точку.

— Как ты, сердце мое? — спрашивает Камиль, подходя к ней.

Со стороны кажется, будто он хочет приручить дикого зверя. Встает рядом с ней на колени, обнимает, прижимает к себе — с его ростом это не так-то просто, — приподнимает ей подбородок, заставляет посмотреть на него и улыбается.

Она смотрит на него так, будто только что обнаружила его присутствие:

— О Камиль…

Склоняет голову ему на плечо.

Теперь можно ждать и конца света.

Но конец света откладывается.

— Скажи мне…

Анна оглядывается — смотрит направо-налево, невозможно понять, взволнована она или же не знает, с чего начать.

— Он был один? Сколько их было?

— Нет, совершенно один…

Голос у нее дрожит, но звучит твердо.

— Это тот человек, кого ты узнала на фотографиях? Это Афнер, он?

Да. Анна только утвердительно кивает. Да, он.

— Расскажи, что произошло.

Пока Анна говорит (отдельные слова, ни одной законченной фразы), Камиль восстанавливает в воображении, как это все происходило. Первый выстрел. Камиль поворачивает голову, смотрит на осколки стекла, устилающие пол в том месте, где стоял низкий столик из канадской березы, куски его раскиданы теперь, как после урагана. Он не прерывает Анну, встает, подходит к большому окну, отверстие от пули расположено слишком высоко, чтобы он мог до него дотянуться. Камиль прослеживает траекторию пули.

— Продолжай, — говорит он.

Он возвращается к стене, потом подходит к печке, дотрагивается пальцем до вмятины, оставленной пулей, снова начинает что-то искать, издалека всматривается в большую дыру на стене, идет к лестнице. Кладет руку на обломки первой ступеньки, поднимает взгляд, задумывается, оборачивается к тому месту, откуда была послана пуля, потом шагает на вторую ступеньку.

— А потом? — спрашивает он, спускаясь.

Камиль выходит из комнаты, проходит в ванную. Голос Анны удаляется, становится едва слышным. Камиль восстанавливает происходившее: да, это его дом, но теперь это место преступления. А значит — гипотезы, выявление фактов, выводы.

Окно приоткрыто. Анна входит в комнату, Афнер ждет ее с другой стороны, полностью просунув руку в щель, потрясает пистолетом с глушителем, направляя его на женщину. На наличнике, над Камилем, след от пули, он возвращается в гостиную.

Анна молчит.

Камиль идет за шваброй и торопливо заметает осколки стекла и обломки низкого столика к стенке. Смахивает пыль с дивана. Ставит греть воду.

— Хватит… — говорит он. — Все кончено.

Они садятся на диван, Анна прижимается к нему, они медленно пьют то, что Камиль называет чаем, — нечто откровенно отвратительное, но Анне все равно.

— Я тебя отвезу в другое место.

Анна отрицательно мотает головой.

— Почему?

Какая разница? Нет, она не хочет. Но отверстия от пуль в стекле, в двери, разбитая ступенька лестницы, вдребезги разлетевшийся низкий столик — все говорит об опрометчивости подобного решения.

— Мне кажется, что…

— Нет, — обрывает его Анна.

Вопрос закрыт. Камиль уговаривает себя, что Афнер не сумел войти в дом и маловероятно, чтобы он повторил попытку. Завтра посмотрим. За эти три дня прошли годы, а вы говорите «завтра»…

Есть и еще одно обстоятельство: Камиль наконец созрел для следующего шага.

Ему было необходимо время, оно необходимо любому оглушенному боксеру, чтобы встать и продолжить бой.

Теперь он, пожалуй, может попытаться.

Ему нужен еще час-другой. Не больше. А пока он закроет дом, перепроверит все двери и оставит Анну здесь.

Они больше не разговаривают. Ход их мыслей прерывают только сигналы телефона, переведенного на режим «вибрация». Звонки идут непрерывно. Можно не смотреть от кого.

Какое странное ощущение прижимать к себе неизвестную женщину, которую так хорошо знаешь. Нужно было бы задать кое-какие вопросы, но не сейчас. Чтобы клубок размотался, нужно потянуть за ниточку.

На Камиля навалилась усталость. Прислушайся он к себе, проспал бы весь день под этим низким небом, в этом тяжелом и медленном доме, превращенном в блокгауз, когда за окнами видишь лес, а прижимаешь к себе тело, наполненное тайной. Но он не спит, он слушает Анну, ее дыхание, смотрит, как она допивает чай, слушает ее молчание, непроговоренную тяжесть, поселившуюся между ними.

— Ты его найдешь? — спрашивает наконец Анна шепотом.

— Найду, конечно.

Ответ звучит так естественно, так убежденно, что даже на Анну производит впечатление.

— И ты мне тут же сообщишь?

Для Камиля подтекст каждого вопроса — настоящий роман. Он хмурится — почему?

— Мне это нужно, чтобы чувствовать себя спокойно, понимаешь? Спокойно!

На сей раз Анна повышает голос и не прикрывает рот ладонью: челюсть со сломанными зубами как пощечина.

— Конечно сообщу…

Еще немного, и он начнет извиняться.

Наконец обоюдное молчание объединяет их. Анна засыпает. Камиль не находит слов; будь у него карандаш, он смог бы несколькими линиями набросать их совместное одиночество: и он и она дошли до конца своей истории, они вместе и отдельно. При этом он никогда не чувствовал себя ближе к ней, чем сейчас. Его необъяснимым образом связывает с этой женщиной чувство какой-то смутной солидарности. Он тихонько высвобождается, осторожно кладет Аннину голову на диван и встает.