Пьер Леметр - Жертвоприношения

Вот такие дела.

Камиль смотрит на нее, его ладонь лежит на ее руке, он нервно прислушивается к Анниному дыханию, пытается сравнить его ритм с тем, который знает. Он, как никто, знает, как она спит. Он часами напролет смотрел, как она это делает. Вначале он даже вставал ночью, чтобы нарисовать ее профиль. Когда Анна спала, она походила на купальщицу, потому что днем от него постоянно ускользала истинная магия ее лица. Он сделал сотни набросков, провел бесконечное количество часов, чтобы передать рисунок ее губ, эту чистоту, эти веки. А еще он рисовал ее силуэт, когда она принимала душ. И по великолепию своих неудач он понял, насколько она была важна для него. Ведь, проведя безразлично с кем всего несколько минут, он мог почти с фотографической точностью изобразить черты лица этого человека. В Анне же было что-то, не поддающееся воспроизведению, неуловимое, что-то, что ускользало от его взгляда, от его опыта, от его наблюдательности. Но в женщине, которая сейчас лежала перед ним, искалеченной, перебинтованной, как мумия, — в ней не было никакой магии. От Анны осталась одна оболочка, уродливое тело, ужасающе прозаичное.

Минута шла за минутой, и Камиль чувствовал, как в нем поднимается ярость.

Иногда Анна неожиданно просыпалась, вскрикивала, бросала вокруг себя блуждающие взгляды, и Камиль заметил у нее то же, что он видел уже у Армана в недели, предшествовавшие его смерти, — это было неизвестное ему выражение, совершенно новое, в нем было непонимание, почему она тут находится, ужас. Не справедливо.

Он так и не смог прийти в себя после первого отчаяния, когда появилась медсестра и сообщила, что время визита истекло. Она вела себя очень сдержанно, но не вышла из палаты, пока он не последовал за ней. На бедже у нее значилось «Флоранс». Руки она держит за спиной — этакое сочетание настойчивости и уважения, на губах — понимающая улыбка, которую коллаген или гиалуроновая кислота сделали совершенно искусственной. Камилл хотел остаться до тех пор, когда Анна сможет ему что-нибудь рассказать, ему обязательно нужно знать, как все произошло. Но он мог теперь только ждать и выйти из палаты. Анна должна отдыхать. И он выходит.

Чтобы хоть что-то понять, нужно подождать сутки.

Но двадцать четыре часа — это значительно больше времени, чем нужно такому человеку, как Камиль, чтобы перевернуть землю.

На выходе из больницы он располагал лишь информацией, полученной по телефону и здесь, в больнице. На самом деле всем все известно лишь в общих чертах, никто ничего не знает, восстановить ход событий еще невозможно. Перед глазами Камиля только ужасный образ изуродованной Анны, что уже немало для мужчины, который и так весьма восприимчив к сильным впечатлениям, а этот образ только разжигает еще более его природную гневливость.

Выйдя из реанимации, он просто кипел.

Он хотел знать, сейчас же, знать первым, обязательно…

Нужно понимать: Камиль вовсе не мстителен. У него есть свои слабости, как у всех, но взять, например, Бюиссона, того, кто убил его первую жену Ирен четыре года назад, он жив-здоров, и Камиль никогда не выражал желания, чтобы его убили в тюрьме, а с теми связями, что у него в тамошних кругах имеются, это проще простого.

Сегодня с Анной (она не была его второй женой, он даже не очень понимал, какое в этом случае следует употребить слово), да, с Анной, им вовсе не руководило чувство мести.

Просто как будто его собственной жизни из-за того, что случилось, угрожает опасность.

Ему было необходимо действовать, потому что он не мог вообразить себе последствия того, что касается его с ней отношений, — той единственной вещи, которая после гибели Ирен сумела придать смысл его жизни.

Если вам кажется, что это высокие слова, значит вы никогда не отвечали за смерть того, кого любили. А такое, уверяю вас, кое-что да значит.

Пока он торопливо спускался по ступеням больницы, перед его взором вновь вставало Аннино лицо с желтыми кругами под глазами, мерзкий цвет синяков, раздутая плоть.

Он только что увидел ее мертвой.

Он еще не знает, кто и зачем захотел ее убить.

Его пугает, что это произошло снова. После убийства Ирен… Между этими двумя событиями, очевидно, нет никакой связи, тем более что убийца целился именно в Ирен. Анна же просто оказалась на дороге у плохого человека в неподходящий момент, но сейчас Камилю так же больно.

Он просто не может ничего не делать.

Не может не попытаться действовать.

На самом деле первый акт уже начался, он просто этого не заметил, он начал его инстинктивно с утреннего телефонного разговора. Анна была ранена во время вооруженного нападения в Восьмом округе и «подверглась грубому обращению», сообщила ему служащая префектуры полиции. Камиль обожает это «подверглась грубому обращению». Вся полиция обожает это выражение. Есть и еще: «индивид» и «недвусмысленно заявлять», но «подвергнуться грубому обращению» гораздо лучше — три слова покрывают такую гамму возможностей от простой драки до убийства, собеседник понимает, что ему угодно, — нет ничего более практичного.

— Что значит «подверглась грубому обращению»?

Служащая ничего больше не могла сказать, она, должно быть, читала донесение, и вообще было неясно, понимала ли она, что говорит.

— Вооруженное нападение. Были выстрелы. Мадам Форестье не ранена, но она подверглась грубому обращению и отправлена в больницу.

Кто-то стрелял? В Анну? Во время вооруженного нападения? Когда говорят подобное, не очень-то легко уловить смысл, представить себе. Анна и «вооруженное нападение» — понятия настолько несовместимые друг с другом…

Служащая объяснила, что у Анны не было с собой документов, не было сумки, и они нашли ее имя и адрес в мобильном телефоне.

— Мы позвонили ей домой, но никто не ответил.

И тогда выбрали наиболее часто набираемый номер, первый в списке контактов, номер Камиля.

Она спросила у него фамилию для своего отчета, произнесла: «Вервен», Камилю пришлось уточнить: «Верховен». После небольшой паузы его попросили произнести по буквам.

Он отключился. Решение пришло само собой. Рефлекторно.

Потому что Верховен — имя не из часто встречающихся, а среди полицейских и вовсе редкость. И, совершенно не хвастаясь, Камиль входит в число тех майоров полиции, о которых помнят. И дело тут не только в росте, не только в его личной истории, репутации, не только в Ирен, не только в «деле бомбистов», но во всем сразу. Для многих людей он носил клеймо «человек из телевизора». За ним числилось несколько заметных выступлений. Операторы обожают снимать его с высокой точки: орлиный нос и блестящий череп. Но — Верховен, полицейский, телевизор — служащая не смогла соединить все воедино и попросила его произнести фамилию по буквам. При воспоминании об этом гнев подсказывает Камилю, что ее незнание, возможно, первая хорошая новость за день, в котором больше ничего хорошего не будет.