Линкольн Чайлд - Холодная месть

Снова легкий скрип, потом мучительный скрежеток. Дверь в комнату открылась. Кори выглянула в щель, едва осмеливаясь дышать.

Повисла долгая тишина. Затем в комнату ступил мужчина.

Кори затаила дыхание. Вошедший был одет в черное, на лице — круглые темные очки. Взломщик?

Мужчина вышел на середину комнаты, осмотрелся и наконец вынул пистолет. Повернулся к чулану и прицелился в дверь.

Кори принялась отчаянно копаться в рюкзаке.

— Пожалуйста, выходите! — приказал мужчина.

В его голосе слышался иностранный акцент.

Кори встала. Распахнула дверь.

Мужчина улыбнулся. Снял пистолет с предохранителя, тщательно прицелился.

— Auf Wiedersehen! [32] До свидания! (нем.) — произнес он.

Специальный агент Пендергаст сидел на кожаном диване в гостиной своих апартаментов в «Дакоте». Порез на щеке, очищенный и обработанный, теперь казался лишь тонкой красной линией. Констанс Грин, в белом кашемировом свитере и плиссированной юбке кораллового цвета, сидела рядом. Комната была без окон; из агатовых люстр под самым потолком, сделанных в виде ракушек, лился мягкий свет. Три стены были окрашены в темно-розовый цвет. Четвертая — из черного мрамора. По ней струилась тонкая пленка воды, падающая с негромким плеском в бассейн у подножия, где плавали цветки лотоса.

На столе из дерева бразил стоял стальной заварной чайник и пара чашечек, наполненных зеленой жидкостью. Алоизий и Констанс разговаривали тихо, голоса их были едва различимы среди плеска и журчания воды.

— Я по-прежнему не понимаю, зачем ты отпустил его прошлой ночью, — сказала Констанс. — Не сомневаюсь, что ты не доверяешь ему.

— Да, не доверяю, — ответил Пендергаст. — Но в этом случае — верю. Он сказал правду о Хелен тогда, в Фоулмайре, и говорит правду сейчас. Впрочем, — агент заговорил еще тише, — он знает: если не исполнит обещанного, я его выслежу. Обязательно. Не считаясь с затратами.

— Если этого не сделаешь ты, сделаю я.

Пендергаст взглянул на подопечную. В ее глазах мелькнула холодная спокойная ненависть. Он уже видел такое однажды. И потому сразу понял: беда возможна нешуточная.

— Сейчас половина шестого, — сообщила она, взглянув на часы. — Значит, через полчаса… Алоизий, как ты себя чувствуешь?

Он ответил не сразу. Сменил положение, словно никак не мог усесться удобно.

— Признаться, я ощущаю крайне неприятное беспокойство.

Констанс встревожилась:

— Прошло двенадцать лет… Если правда то, что твоя… твоя жена сумела обмануть смерть, почему она не давала о себе знать? Зачем этот — прости меня, Алоизий, — непомерный, чудовищный обман?

— Не знаю. Могу лишь предположить, что это связано с «Ковенантом», о котором говорил Джадсон.

— Если она жива… ты примешь ее как любимую жену? — Констанс слегка покраснела и потупилась.

— Этого я не знаю, — ответил Пендергаст так тихо, что девушка едва расслышала его слова.

Телефон на столе зазвонил, и Пендергаст снял трубку:

— Да?

Выслушал, вернул трубку на место.

— Вскоре здесь будет лейтенант д’Агоста, — сообщил он. — Констанс, если тебе вдруг надоест твое положение, станет невыносимым оставаться в заточении, просто сообщи мне. Я улажу дела с ребенком, и ты покинешь «Маунт-Мёрси». Нам нет острой необходимости… следовать плану.

Лицо ее смягчилось:

— Мы должны следовать плану. Да и в любом случае, я довольна пребыванием в больнице. Как ни странно, там уютно и приятно. Мне нет дела до суеты и тревог внешнего мира. Но скажу еще одно: я ошибалась, рассматривая ребенка лишь как сына твоего брата. Мне следовало думать о нем с самого начала как о племяннике моего… моего дорогого опекуна.

Констанс сжала его руку.

Зазвенел звонок. Пендергаст встал, открыл дверь. За нею стоял хмурый, суровый д’Агоста.

— Винсент, спасибо! Все уже подготовлено?

Тот кивнул:

— Машина ожидает внизу. Я сообщил доктору Острому, что Констанс уже на пути назад. Бедняга чуть в обморок не упал от радости.

Пендергаст вынул из платяного шкафа пальто из викуньей шерсти, надел, затем помог одеться девушке.

— Винсент, пожалуйста, удостоверьтесь, что доктор Остром понял целиком и полностью: Констанс возвращается добровольно, ее уход из больницы был похищением, а не побегом, и вина за это лежит целиком на фальшивом докторе Пуле. Его мы ищем, но вряд ли сумеем отыскать.

— Да, разумеется. Я уж постараюсь.

Они покинули квартиру, вошли в поджидающий лифт.

— Когда прибудете в «Маунт-Мёрси», настаивайте, чтобы ей выделили прежнюю комнату и вернули все ее вещи, книги и записи. В противном случае протестуйте как можно более энергично.

— Вы уж поверьте, я там настоящий ад устрою.

— Дорогой Винсент, отлично!

— Но… черт возьми, вы не хотите, чтобы я пошел с вами в парк, к этому лодочному домику? Ну, на случай проблем…

Пендергаст покачал головой:

— Винсент, в любом другом случае я, несомненно, принял бы вашу помощь. Но безопасность Констанс очень важна. Вы, конечно, вооружены?

— Конечно.

Лифт опустился, двери с тихим шорохом раздвинулись. Констанс, лейтенант и Пендергаст вышли в юго-западный вестибюль и ступили во внутренний двор.

— Возможно, Эстерхази устроил ловушку, — заметил д’Агоста, хмурясь.

— Сомневаюсь. Но я принял меры предосторожности на случай, если нам захотят помешать.

Они прошли под аркой, устроенной на манер замковых ворот с опускающейся решеткой, вышли на Семьдесят вторую улицу. У будки привратника ожидал неприметный автомобиль, за рулем — полицейский в форме. Д’Агоста осмотрелся, затем открыл для Констанс заднюю дверь.

Девушка повернулась к Пендергасту, коснулась его щеки легким поцелуем.

— Береги себя, Алоизий! — прошептала она чуть слышно.

— Я вернусь к тебе, как только смогу, — заверил он.

Она пожала на прощание его руку и села в машину.

Д’Агоста закрыл за Констанс дверь, сам зашел с другой стороны. Пристально посмотрел на Пендергаста:

— Эй, партнер, вы уж на рожон не лезьте, ладно?

— Я приложу все усилия, чтобы последовать вашему совету и в прямом, и в переносном смысле.

Лейтенант уселся, захлопнул дверцу. Машина тронулась и вскоре растворилась в сгущающемся сумраке.

Пендергаст проводил ее взглядом, затем вынул из кармана крошечные наушники с микрофоном, надел и закрепил. Сунув руки в карманы пальто, перешел широкую авеню. Вошел в Центральный парк и скрылся среди зарослей, направляясь по извилистой тропинке к Консерватори-Уотер.

Было без пяти минут шесть вечера. Центральный парк казался дремотным, зачарованным воплощением картины Магритта: ярко освещенное небо, под ним — окутанные сумраком деревья, мрачные дорожки между ними. Ток городской крови замедлился с вечером, такси неторопливо катились по Пятой авеню, ленясь даже загудеть клаксоном.