Дин Кунц - Судьба Томаса, или Наперегонки со смертью

— «По велению судьбы мы навеки будем вместе», — повторила миссис Фишер. — Это мило. Ты очень милое дитя.

— Однажды мы получили карточку от гадальной машины на ярмарке, и в ней так и было сказано.

Когда стрелка спидометра проползла число 90, автострада уже воспринималась взлетной полосой. Я чувствовал, что мы вот-вот оторвемся от земли.

— Я надеюсь, ты не из тех современных молодых людей, которые думают, что можно обходиться без женитьбы? — спросила миссис Фишер. — Ты собираешься жениться на этой девушке, так?

— Да, мэм. Это все, чего мне хочется.

— Ты говоришь это не для того, чтобы доставить удовольствие старухе и сохранить новую работу, правда?

— Да, мэм. Я не соглашался работать у вас. Я не ваш водитель.

— Называй меня Эди.

— Да, мэм.

— Ты ведешь мой автомобиль, будто водитель. Возможно, конечно, что я в старческом маразме и мне все это только чудится. Когда ты собираешься жениться на Сторми?

— Точную дату назвать не могу, мэм. Сначала я должен умереть. Подождите. Мне надо это объяснить. Сторми… видите ли, она умерла, и мы не можем быть вместе в этом мире, только в последующем.

— Это правда? Да, я вижу, что правда. Так ты веришь в жизнь после жизни?

— Да, мэм. Сторми верила в две жизни после жизни. Она говорила, что этот мир — тренировочный лагерь, предназначенный для того, чтобы закалить и испытать нас, подготовить к следующей жизни, в которой нам придется служить какой-то великой идее. Наша третья и вечная жизнь приходит после второй.

— Какая уникальная концепция.

— Не так чтобы уникальная. Вы же слышали о Чистилище, в которое верят католики. Что ж, возможно, следующая жизнь и есть это Чистилище… только без беготни, прыжков, криков и демонов.

— Это логично, — кивнула она.

Удивленный, сколь быстро она согласилась с идеями Сторми, я спросил:

— Правда?

— В восемьдесят шесть лет, дитя, я уже знаю, что мир куда более загадочное место, чем осознает большинство людей, и каждый момент жизни полон смысла и значения. Собственно, я узнала все это в двадцать шесть лет, одной безумно жаркой ночью в маленьком городке Одинокий Опоссум.

— Одинокий Опоссум? Никогда о нем не слышал.

— Одинокий Опоссум, штат Аризона. Не многие о нем слышали. Но придет день, может, и скоро, когда его название будут знать все люди этого мира.

Мысль о том, что Одинокий Опоссум приобретет мировую известность, порадовала ее, потому что она широко улыбнулась, отчего на обеих щеках появились ямочки, а потом удовлетворенно выдохнула, как случалось в ресторане после того, как посетители добивали тарелку приготовленного мною хаша с ростбифом.

— И что случилось одной безумно жаркой ночью шестьдесят лет тому назад в городе Одинокий Опоссум?

Она подмигнула.

— Не твоего ума дело.

— А почему все живущие в этом мире когда-нибудь будут знать название этого города?

— Когда ты побудешь моим водителем месяц или два и мы получше узнаем друг друга, я тебе расскажу.

— Я не ваш водитель, мэм.

— Называй меня Эди.

— Да, мэм.

Продвигаясь на юг, мы поднялись на холм и помчались вниз по длинному пологому склону, когда мимо нас в северном направлении проехал патрульный автомобиль Калифорнийской дорожной полиции. Я слишком поздно убрал ногу с педали газа. Патрульный затормозил, включил мигалку, переехал через разделительную полосу и скоро уже мчался следом за нами.

— Он не засек тебя радаром или чем-то там еще. Доказательств у него нет. Его слово против твоего, ничего больше.

— Но я превысил разрешенную скорость.

— Ни в чем не признавайся, дитя.

— Я не могу лгать полисмену, мэм. Разве что если он продажный, или маньяк, или что-то в этом роде. Плохишу можно и солгать.

Когда я свернул на обочину, миссис Фишер повернулась ко мне:

— Тогда позволь вести разговор мне.

— Водитель — я. Он пожелает услышать мои ответы.

— Нет, если ты глухонемой.

— Еще одна ложь. И потом, они могут разрешить сесть за руль немому, но вот насчет глухого я не уверен.

— Тогда ты будешь просто немым. И тебе не придется лгать. Я скажу, что ты немой, а твое дело — молчать.

Опустив стекло, наблюдая в боковое зеркало, как позади останавливается патрульный автомобиль, я ответил:

— Это плохая идея.

— Никто не отправится за решетку, дитя. Если только полиция не разыскивает тебя.

— Разыскивает, но они не знают моего имени, и у них нет фотографии, только приметы.

На ее лице отразилось недовольство, но не тем, что меня разыскивала полиция. «Одди, для твоего же блага нельзя быть таким правдивым. Я же не спрашивала, в розыске ты или нет. Незачем выдавать такое добровольно».

— Извините, мэм. Я думал, вы хотите это знать.

— Дитя, ты сам сказал, что плохишу можно и солгать. Может, я плохой человек?

— Только не вы, мэм.

— Внешность может быть обманчивой. Может, я самый плохой человек, которого тебе довелось встретить за всю твою жизнь. Может, я демон.

— Нет, мэм. Мне встречались плохиши. Вы слойка с кремом.

В боковом зеркале мужчина, который вылез из патрульного автомобиля, габаритами мог дать фору Геркулесу. Не вызывало сомнений, что завтракает он дюжиной яиц, фунтом бекона и запивает все это дымящейся кружкой стероидов.

Миссис Фишер приумолкла после того, как я назвал ее слойкой с кремом, но тут снова подала голос:

— Я собираюсь солгать полисмену, дитя. Разве из-за этого я не становлюсь плохой?

— Это неправильно, — попытался я задобрить ее, опасаясь, что мое сравнение ее обидело. — Это нехорошо, но, по большому счету, ничего очень уж плохого в этом нет.

— А теперь молчи. Остальное предоставь мне.

Мгновением позже громадный коп возник у моего окна, закрыв собой солнце, как при затмении. Он наклонился и заглянул в салон, хмурясь и сощурив серые глаза, словно «Мерседес» воспринимал аквариумом, а меня — плавающей в нем экзотической рыбкой, какую он никогда раньше не видел.

Я обратил внимание, что коп — симпатичный парень, в этом ему не откажешь, пусть и с головой, размером не уступающей колоде мясника. И серые глаза, не тусклые — яркие, оттенком больше напоминали не пепел, а серебро. Взглядом он легко сдирал кожуру обмана, обнажая сердцевину: вину.

— Ты знаешь, с какой скоростью ты ехал? — спросил он. Этот вопрос они задавали всегда, предоставляя возможность сказать правду и признать себя виновным или солгать копу и нарваться на более суровый приговор.

Я забыл, что по легенде немой, но, прежде чем успел заговорить, миссис Фишер спросила:

— Энди Шефорн, это ты?

Его режущий взгляд сместился с меня на нее и разом смягчился: лезвие из нержавеющей стали превратилось в плюшевого кролика.

— Эди Фишер, чтоб мне жить и дышать, — мне показалось, что в его улыбке слишком уж много зубов, больших и белых, как клавиши пианино. — Сколько прошло лет?.. Четыре! И вы не постарели ни на день.