Дин Кунц - Скованный ночью

Я стал искать шаровидную ручку, в центре которой находилась кнопка, освобождавшая замок. Но едва моя рука коснулась холодной латуни, как на стекло упала тень обезьяны.

Я тихо отпустил ручку и сделал два шага назад, раздумывая, как быть дальше. Можно было открыть дверь и, паля из пистолета, попытаться прорваться сквозь полчища обезьян-убийц, словно я Индиана Джонс без кнута и шляпы, лихо сражающийся за собственную жизнь. Единственным другим выходом было остаться на кухне и посмотреть, что из этого выйдет.

Обезьяна вспрыгнула на внешний подоконник одного из окон, для страховки уцепилась за раму, прижалась к стеклу и стала разглядывать кухню.

В лунном свете этот шелудивый гремлин казался силуэтом, и я не видел его лица. Только жарко горящие глаза. И белый полумесяц улыбки без намека на юмор.

Он повертел головой направо и налево, прищурился и снова широко открыл глаза. Судя по вопросительному взгляду, которым резус обводил кухню, он меня не видел.

Варианты. Остаться здесь и оказаться в ловушке. Или рвануться в ночь только для того, чтобы меня поймали и растерзали под сумасшедшей луной.

Вариантов не было, поскольку каждый из них заканчивался одинаково. Любому паршивому серферу известно: разобьет ли тебя о волнолом или о морское дно, результат один — капут.

На подоконник другого окна вспрыгнула еще одна обезьяна.

Все мы живем в мире, одурманенном кино и подкупленном Голливудом. Стоило мне впасть в нарциссизм, как в моем мозгу начинали звучать экранные мелодии. Если я ощущал тоску или печаль, это были липкие сентиментальные наигрыши группы струнных инструментов; в минуту триумфа мне слышались выжимающие слезу и надрывающие душу рапсодии, исполняемые полным составом оркестра; а моменты, когда я валял дурака (что случалось нечасто), сопровождались саркастическим соло рояля. Саша настаивает, что я похож на покойного киноартиста Джеймса Дина, и хотя лично я такого сходства не вижу, временами оно мне льстит. Честно говоря, я без особых усилий представляю себя героем «Беспричинного мятежа» и слышу музыку к этому фильму. Когда мгновением раньше на стекло задней двери упала тень обезьяны, в моих ушах прозвучал патетический скрипичный аккорд из кульминационной сцены хичкоковского «Психо». Теперь же, когда я обдумывал свой следующий шаг, внутренний голос сказал мне: «Представь себе низкие, зловещие пульсирующие звуки контрабаса, подчеркнутые чистым, высоким, протяжным, но негромким голосом кларнета».

Хотя склонность к иллюзиям присуща мне не меньше, чем всем прочим, я решил воздержаться от наиболее кинематографического варианта и не бросаться наобум в объятия ночи. В конце концов, хотя Джеймс обладает известной харизмой, он все же не Гаррисон Форд: в каждом из немногих фильмов Дина его рано или поздно избивают до полусмерти.

Я быстро попятился и от окна, и от дверей столовой. И тут же уперся в буфет.

Буфеты во всех домах Мертвого Города были одинаковыми. Простые, но крепкие, с распахивающимися дверцами, которые красили столько раз, что потеки лака скрывались под последующими наслоениями. Их рабочие поверхности были покрыты пятнистым пластиком того или иного цвета.

Нужно было успеть спрятаться прежде, чем кто-нибудь войдет на кухню из передней части дома. Если я встану спиной к стенке, забьюсь в угол, буду совершенно неподвижным и ухитрюсь дышать бесшумно, как рыба, пропускающая воздух через жабры, может быть, мне удастся уцелеть. Линолеум так высох и покоробился, что трещал не только от малейшего переноса центра тяжести с ноги на ногу, но даже от одной мысли об этом. Наверняка этот предательский треск раздастся в тот момент, когда обезьяны застынут на месте и начнут вслушиваться в тишину.

Несмотря на темноту, столь плотную, что она казалась материальной, и на невыносимую вонь, которой было достаточно, чтобы перебить любой другой запах, я сомневался, что мне удастся ускользнуть от обезьян. Даже если те станут обыскивать кухню на ощупь. Тем не менее попробовать стоило.

Если бы мне удалось залезть на крышку буфета, я оказался бы зажатым в узком пространстве между пластиком и верхними полками. Можно было лечь на левый бок и повернуться лицом к комнате. Однако если бы я подтянул колени к груди и принял позу эмбриона, чтобы стать как можно меньше и не привлекать к себе внимания, то занял бы самую неудобную позицию для сражения с этими ходячими обиталищами вшей.

Прижимаясь к буфету, я дошел до угла, за которым во всех кухнях здешних бунгало начинался чулан для хранения швабр с высоким нижним отделением и единственной полкой наверху. Сумей я втиснуться в это узкое пространство и закрыть за собой дверь, это избавило бы меня по крайней мере от треска линолеума и обнаружения в тот же момент, как только сюда вломится отряд и начнет обыскивать, обшаривать и обстукивать кухню.

Чулан оказался там, где ему и полагалось, но дверь отсутствовала. Я с досадой нашарил сначала одну погнутую и сломанную петлю, затем другую и даже провел ладонью в воздухе, как будто правильная последовательность магических жестов могла заставить проклятую дверь вернуться на свое место.

Хотя орда обезьян, следовавшая за Любопытным, все еще толкалась на крыльце, не то разрабатывая стратегию, не то обсуждая цену на кокосы, времени у меня оставалось в обрез.

Мое убежище внезапно сильно уменьшилось в размерах.

К несчастью, выбора у меня уже не было.

Я выудил из кобуры запасную обойму и зажал ее в левой руке. Затем вытянул перед собой «глок», попятился… и сообразил, что источник стоявшего на кухне запаха смерти может находиться именно в этом чулане. Желудок тут же закорчился, как клубок совокупляющихся угрей, но под моими ногами ничто не хлюпало.

Чулан оказался достаточно широким, чтобы вместить меня. Правда, для этого пришлось слегка ссутулить плечи. Хотя росту во мне больше метра восьмидесяти, пригибаться не понадобилось, но нижняя часть полки прижала мою бейсболку с надписью «Загадочный поезд» так крепко, что кнопка на макушке вонзилась мне прямо в скальп.

Чтобы не передумать и не поддаться приступу клаустрофобии, я решил не тратить времени на размышления о том, при каких условиях мое укрытие может превратиться в гроб.

Ни на что другое времени уже не оставалось. Едва я успел забраться в чулан, как на кухню из столовой вошли обезьяны.

Я догадался о приближении резусов только по конспиративному свисту и бормотанию, при помощи которых они общались друг с другом. Они помешкали, видимо, оценивая ситуацию, затем разом ворвались в дверь и, сверкая горящими глазами, встали по ее краям, словно члены группы захвата из телевизионного фильма.

Треск линолеума заставил их вздрогнуть. Один из них удивленно взвыл, и все застыли на месте.