Энн Райс - МЕМНОХ-ДЬЯВОЛ

Но Бог Воплощенный, плечи которого согнулись под балкой, лишь взглянул на нее и произнес:

- Да, Вероника, осторожно, твой плат, милая, твой плат.

Она накинула белую ткань, чистую и тонкую, на Его лицо, чтобы стереть кровь и пот, чтобы успокоить, утешить. Его профиль на мгновение ясно показался под этой белизной, а потом, когда она собиралась осторожно промокнуть Его лицо, солдаты оттащили ее назад, и она замерла, подняв плат над головой, чтобы всем было видно.

Его лик отпечатался на нем!

- Мемнох! - воскликнул я. - Посмотри на плат!

Лик отпечатался на ткани с безупречностью и совершенством, какого не достиг бы ни один художник, словно на плате был воспроизведен точный отпечаток черт Христа с помощью современной фотокамеры, только отпечаток еще более живой, будто тонкая пленка плоти стала плотью на этой картинке, а кровь стала кровью, глаза оставили на ткани свои точные копии, и губы также оставили на ней свой отпечаток.

Все находящиеся поблизости видели это сходство. Люди проталкивались мимо нас, чтобы увидеть это. Крики усиливались.

Рука Христа освободилась от веревки, которой была привязана к поперечине, протянулась и взяла у женщины плат, а та упала на колени в слезах, прижимая ладони к лицу. Изумленные и смущенные солдаты расталкивали толпу локтями, огрызаясь на тех, кто напирал.

Христос обернулся и вручил плат мне.

- Возьми его и сохрани! Спрячь, забери с собой! - прошептал Он.

Я схватил ткань, в ужасе, что могу повредить или запачкать изображение. К плату протянулись руки. Я крепко прижал его к груди.

- У него плат, - выкрикнул кто-то. Меня оттеснили назад.

- Отдай плат! - Чья-то рука пыталась вырвать его у меня.

Те, кто рванулся вперед, были внезапно остановлены теми, кто подошел сзади, чтобы посмотреть на спектакль, и невольно оттеснили нас в сторону. Нас отнесло назад, как на волне, и мы, спотыкаясь, пробирались между грязными, оборванными людьми, сквозь шум, крики и брань.

Процессия совершенно скрылась из виду, издалека раздавались крики о плате.

Я плотно свернул его, повернулся и побежал.

Я не знал, где находится Мемнох; я не знал, куда направляюсь. Я бежал вниз по одной узкой улочке, потом по другой, третьей; мимо меня непрерывным потоком шли к месту казни равнодушные ко мне люди, или просто горожане спешили по привычным для них маршрутам.

В груди жгло от бега, израненные ноги были в синяках; я вновь попробовал Его крови и узрел свет в ослепительной вспышке. Ослепленный, я схватил плат и засунул его под плащ, плотно свернув. Никто не доберется до него. Никто.

С моих губ слетел жуткий вопль. Я посмотрел вверх. Небо стало другим; голубое небо над Иерусалимом, наполненный песком воздух переменились; меня милосердно окружил вихрь, и кровь Христова проникла в мою грудь и мое сердце, отчего сердце мое сделалось летучим и легким, свет заполнил глаза, и обе мои ладони крепко сжали свернутый плат.

Вихрь нес меня в тишине и безмолвии. Напрягая всю свою волю, я заставил себя взглянуть вниз, просунуть руку под одеяние, которое стало вдруг пиджаком и рубашкой - костюмом, что я носил в заснеженном Нью-Йорке, - и между жилетом и рубашкой я чувствовал свернутый плат! Казалось, ветер вот-вот сорвет с меня одежду! И сорвет у меня с головы волосы. Но я крепко прижимал к себе свернутую тряпицу, что надежно пряталась у моего сердца.

От земли поднимался дым. Снова крики и визг. Не были ли они ужаснее криков, сопровождавших Христа по пути на Голгофу?

Я тяжело, со всего размаха ударился о стену и пол. Мимо проносились лошади, едва не задевая копытами мою голову и высекая из камней искры. Передо мной лежала истекающая кровью, умирающая женщина, видимо со сломанной шеей; из ее носа и ушей текла кровь. Во все стороны разбегались люди. И снова запах экскрементов мешался с запахом крови.

Это был побежденный город, отданный на растерзание победителям; вопли эхом отдавались под высокими сводами; пламя подступало так близко, что опаляло мои волосы.

- Плат, плат! - молвил я, нащупав его, надежно спрятанный между жилетом и рубашкой. Ко мне приблизилась ступня солдата, сильно ударив меня по лицу сбоку. Я распластался на камнях.

Подняв глаза, я обнаружил, что нахожусь вовсе не на улице. Я лежал под куполом огромного храма с рядами колонн и арок. Повсюду вокруг меня, на фоне сверкающих золотых мозаик, лилась кровь. Людей давили копытами лошадей. Прямо надо мной о стену разбили тельце ребенка - череп его раскололся, и маленькие конечности обвисли, как у тряпичной куклы. Всадники рубили с плеча палашами спасающихся бегством людей, кромсая плечи, руки и головы. Неистовствовали языки пламени, отчего было светло, как днем. Мужчины и женщины бежали через порталы храма. Воины преследовали их. Камни и земля пропитались кровью. Кровью пропитался весь мир.

Повсюду вокруг и высоко наверху плавились золотые мозаики, и лики святых застыли от ужаса, наблюдая за этой кровавой бойней. Пламя поднималось все выше. Горели книги! Повсюду валялись груды разбитых в щепы икон и куски скульптур, тлеющих, закопченных, пожираемых пламенем, поблескивающих позолотой.

- Где мы? - прокричал я.

Голос Мемноха раздался совсем рядом со мной. Спокойный, он сидел, прислонившись к каменной стене.

- Айя-София, друг мой, - ответил он. - Ничего особенного, право. Всего-навсего Четвертый крестовый поход.

Я протянул ему левую руку, не желая отпускать плат, который держал правой.

- То, что ты видишь, - это христиане-католики, истребляющие христиан греческой веры. Вот и вся история. Египет и Святая земля на какое-время позабыты. Венецианцам было дано три дня на разграбление города. Это было политическое решение. Разумеется, все они пришли сюда, чтобы отвоевать Святую землю, где мы с тобой недавно побывали, но битва не состоялась, поэтому власти дали волю войскам, впустив их в город. Христиане режут христиан. Католики против христиан греческой веры. Хочешь пройтись по городу? Желаешь взглянуть еще? Миллионы книг утеряны навсегда. Рукописи на греческом, сирийском, коптском, латинском. Божьи книги и людские книги. Хочешь прогуляться по монастырям, где христианских монахинь вытаскивают из келий их собратья по христианской вере и безжалостно насилуют? Константинополь подвергается разграблению. Ничего особенного, поверь мне, пустяк.

Я лежал на земле и рыдал, пытаясь закрыть глаза и не видеть, но был не в состоянии не видеть - вздрагивая от звона лошадиных копыт, столь опасно близких, задыхаясь от запаха крови убитого младенца, тяжело и безжизненно навалившегося мне на ногу, словно какое-то мокрое морское существо. Я плакал и плакал. Рядом со мной лежало тело мужчины с наполовину отделенной от шеи головой; на камни натекла лужа крови. Об тело споткнулся другой человек с вывихнутым коленом, окровавленной рукой попытался ухватиться за что-нибудь, чтобы не упасть, и, найдя лишь розовое голое тельце ребенка, отбросил его в сторону. Маленькая головка младенца была размозжена окончательно.