Энн Райс - Иисус: Возвращение из Египта

Мне было семь лет. Много ли знаешь, когда тебе семь? Всю жизнь — по крайней мере, так мне казалось — мы жили в Александрии, на улице Плотников, вместе с другими галилеянами и рано или поздно собирались вернуться на родину.

День клонился к вечеру. Мы играли, его ватага против моей, и когда он, здоровяк и вечный задира, в очередной раз налетел на меня и сбил с ног, я вдруг почувствовал исходящую откуда-то изнутри силу и крикнул:

— Ты никогда не дойдешь туда, куда идешь!

Он побелел и упал на песчаную землю, все столпились вокруг. Жарко светило солнце. Я смотрел на его обмякшее тело и тяжело дышал.

Вдруг все попятились. Улица примолкла, только издалека доносился стук молотков. Не помню, чтобы здесь когда-нибудь было так тихо.

— Он умер! — сказал Маленький Иосий.

И по толпе покатилось:

— Умер, умер, умер…

Я знал, что это правда. Мой противник безвольной кучкой лежал на пыльной дороге. Внутри меня сделалось пусто. Извергнувшаяся сила забрала с собой все и исчезла.

Тут выскочила его мать, и ее крик заметался между домами, переходя в вой. К нам отовсюду побежали женщины.

Мама подхватила меня на руки и бегом понесла с улицы прочь, во двор и дальше, в полумрак нашего дома, где уже столпились мои двоюродные братья и сестры. Иаков, мой старший брат, плотно задернул за нами занавеску и, повернувшись спиной к свету, сказал:

— Это Иисус. Он убил его.

Ему было страшно.

— Не смей так говорить! — воскликнула мама. Она прижала меня к себе так крепко, что я едва дышал.

От шума проснулся Большой Иосиф.

Вообще-то Большой Иосиф считается моим отцом, потому что он женился на маме, но я никогда не называю его папой. Меня приучили называть его по имени, не знаю почему.

Он спал на циновке. В тот день мы работали в доме Филона, а после обеда, когда стало совсем жарко, Иосиф и остальные мужчины прилегли отдохнуть. Он приподнялся на локте и спросил:

— Что там за шум снаружи? Что случилось?

Он смотрел на Иакова, своего сына от первой жены, которая умерла до того, как Большой Иосиф женился на маме.

— Иисус убил Елеазара, — повторил Иаков. — Он проклял его, и тот упал замертво.

Судя по крикам, на улице собиралось все больше людей. Сонный Иосиф смерил меня непонимающим взглядом, потом не торопясь поднялся и пригладил ладонями свои густые курчавые волосы.

В дверь по одному прошмыгивали младшие и собирались вокруг нас.

Маму била дрожь.

— Мой сын не мог этого сделать, — проговорила она. — Он никогда бы так не поступил.

— Я сам видел, — возразил Иаков. — И еще я видел, как он слепил из глины воробьев в день отдохновения. Учитель сказал ему, что в субботу этого делать нельзя, а Иисус посмотрел на них, и они ожили. А потом улетели. Ты же сама видела. Он убил Елеазара, мама, я не вру.

В сумраке комнаты лица братьев и сестер казались белыми пятнами. Маленький Иосий, Иуда, Маленький Симеон и Саломея — все внимательно следили за происходящим, боясь, что в любой момент их могут прогнать. С Саломеей мы были одногодки и очень дружили. Я относился к ней как к родной сестре.

Потом пришел мамин брат Клеопа, из взрослых он больше других любил поговорить. Он был отцом собравшихся в доме двоюродных братьев и сестер, за исключением Большого Силы, который как раз входил в комнату. Сила был даже старше Иакова. Вслед за ним появился и его брат Левий. Они оба тоже хотели знать, что происходит.

— Иосиф, там все собрались, — сказал Клеопа. — Йонатан бар Заккай и его братья говорят, что Иисус убил их мальчика. Они завидуют нам, потому что мы получили работу в доме Филона и еще одну работу перед этим, они завидуют, что мы получаем все больше и больше заказов, им кажется, что они бы выполнили их лучше нас…

— Так мальчик мертв? — спросил Иосиф. — Или он жив?

Саломея подскочила ко мне и шепнула:

— Оживи его поскорей, Иисус, ты ведь оживил птичек!

Маленький Симеон засмеялся. Не думаю, что он понимал, о чем идет речь. Маленький Иуда догадывался, по ничего не говорил.

— Хватит, — сказал Иаков, вечно командующий нами, младшими детьми. — Саломея, веди себя тихо.

Я прислушался: с улицы доносились сердитые крики и еще какие-то звуки. Это камни ударялись о стены нашего дома. Мама тихо заплакала.

— Да как они смеют! — крикнул дядя Клеопа и выбежал из дома. Иосиф последовал за ним.

Я вывернулся из маминых рук и, прежде чем она успела поймать меня, юркнул вслед за дядей и Иосифом, прямо в толпу соседей, которые ожесточенно жестикулировали, кричали, махали кулаками. Я помчался так быстро, что они даже не заметили меня. Я как рыба нырял в громкоголосые скопления людей и выныривал, пока не оказался возле дома Елеазара.

В доме все женщины стояли спиной к двери, поэтому никто не видел, как я прокрался внутрь.

В комнате, где он лежал, было темно. Его мать склонилась на плечо сестры и тихо всхлипывала. Горела всего одна лампа, очень слабая.

Бледный Елеазар с вытянутыми вдоль тела руками покоился на циновке. На нем была та же туника, в которой он играл на улице, и ноги были грязными. Он был мертв. Между приоткрытых губ белели зубы. Вошел врач-грек — на самом деле он был евреем — и склонился над Елеазаром. Осмотрев тело, он покачал головой. Потом увидел меня и приказал:

— Вон отсюда.

Мать Елеазара обернулась и вновь заголосила. Я склонился над умершим.

— Просыпайся, Елеазар, — шепнул я. — Просыпайся.

Я протянул руку и положил ладонь ему на лоб. Из меня полилась сила. Голова закружилась так сильно, что я закрыл глаза, но услышал, как он сделал вдох.

Его мать все кричала и кричала, так что заболели уши. Ее сестра кричала. Все женщины в доме кричали.

От накатившей слабости я осел на пол. Врач-грек пристально смотрел на меня сверху вниз. Я очень плохо себя чувствовал. В темную комнату набивались все новые люди.

Елеазар очнулся и, не успел еще никто ничего понять, бросился на меня с кулаками, изо всех сил молотя по голове, по бокам, пиная снова и снова.

— Сын Давида, сын Давида! — дразнил он. — Сын Давида, сын Давида! — и бил в лицо и под ребра, пока наконец его отец не подхватил драчуна на руки.