Энн Райс - МЕМНОХ-ДЬЯВОЛ

В обществе Дэвида и Армана она утратила все контакты с прежним миром, живя здесь, в нью-йоркской квартира отца, за стенами которой властвовала тяжелейшая за последние пятьдесят лет зима и с небес валил снегопад; живя среди бесценных реликвий, прислушиваясь, к ним, к их ласковым утешениям, к их чудесным сказкам, не представляя, что собирается делать, все еще веря в Бога.

Вот такими были самые последние новости.

Я забрал у них одеяло и пошел в одном ботинке через квартиру.

Я вошел в маленькую комнату. Завернулся в одеяло. Окно здесь было зашторено. Значит, солнца не будет.

- Не подходите ко мне, - сказал я. - Мне нужно отоспаться сном смертного. Мне нужно проспать ночь и следующий день, и потом я все вам расскажу. Не трогайте меня, не приближайтесь ко мне.

- Можно мне спать в твоих объятиях? - спросила Дора - бледное, трепещущее, наполненное кровью создание, стоящее в дверном проеме, за которым виднелись ее ангелы-вампиры.

Комната была темной. В ней стоял лишь один сундук с сокровищами. Правда, в холле были еще и статуи.

- Нет. Как только взойдет солнце, мое тело сделает все возможное, чтобы защититься от вторжения смертного. Тебе нельзя погружаться со мной в этот сон.

- Тогда позволь мне полежать с тобой хоть сейчас.

Двое других уставились через ее плечо на мою пустую глазницу, взволнованно подталкивая Друг друга, В ней, должно быть, стояла кровь. Но наша кровь быстро сворачивается. Глаз был вырван с корнем Какой же, интересно, у него корень? Я все еще чувствовал запах нежной восхитительной крови, которую вкусил от Доры. Кровь осталась у меня на губах, ее кровь.

- Дайте мне поспать, - сказал я.

Заперев дверь, я лег на пол, подтянул колени к животу, окунулся в тепло и уют толстых складок одеяла. Я вдыхал запах прилипших к моей одежде сосновых иголок и земли, дыма, засохших частиц дерьма, крови - человеческой крови, - крови с полей сражений и крови из Айя-Софии, когда на меня свалился мертвый младенец, и запах конского навоза, и запах адского известняка

Все это было под одеялом вместе со мной, а рука моя покоилась на развернутом плате, прикрывавшем мою нагую грудь.

- Не подходите ко мне! - прошептал я вновь для ушей бессмертных, находящихся за пределами комнаты, - тех, что были так смущены и напуганы.

А потом я заснул.

Сладкий покой. Приятная темнота Хорошо бы смерть была похожа на это состояние. Хорошо бы вот так спать, спать и спать вечно.

Я пребывал в бесчувствии целых двадцать четыре часа, проснувшись лишь на следующий вечер, когда солнце на зимнем небе уже угасало. На деревянном сундуке были разложены предметы моей одежды, хорошей, а не той, в чем я пришел, и стояла пара ботинок.

Я попытался представить себе, кто все это подбирал для меня из того гардероба, что был в гостинице. Логика подсказывала, что это Дэвид. Я улыбнулся, размышляя о том, как часто в нашей жизни мы с Дэвидом совершенно запутывались в приключениях с одеждой.

Но, видите ли, вампир, который не придает значение такой мелочи, как одежда, - уже нонсенс. Даже самые великие мифические персонажи - если они созданы из плоти и крови - обязаны беспокоиться по поводу застежек на туфлях.

Меня вдруг осенило, что я вернулся из царства, где одежда изменяет вид по воле носящего ее. И что я покрыт грязью и на мне лишь один ботинок.

Я поднялся, не забывая об осторожности. Бережно достал плат, не разворачивая и даже не рискуя взглянуть на него, хотя, мне казалось, сквозь ткань проступает темное изображение. Я аккуратно снял с себя всю одежду и сложил ее стопкой на одеяле - так, чтобы не пропало ни одной сосновой иглы. Затем пошел в расположенную рядом ванную комнату - стандартное помещение с горячим паром, выложенное кафелем, - и купался как человек, крестящийся в Иордане. Дэвид приготовил мне все необходимые мелочи - щетки, расчески, ножницы. Вампиры, право, не нуждаются в особенной роскоши.

Все это время дверь ванной комнаты была приоткрыта. Осмелься кто-нибудь войти в спальню, я выпрыгнул бы из-под горячей струи и велел незваному гостю выйти.

Наконец я появился из ванной - влажный и чистый, причесал волосы, тщательно вытерся и полностью облачился в одежду. То есть надел на себя все, что у меня было, начиная с шелковых кальсон, майки и черных носков и кончая шерстяными брюками, рубашкой, жилетом и двубортным блейзером темно-синего цвета.

Потом я наклонился и поднял сложенный плат. Я держал его, не осмеливаясь развернуть.

Мне было хорошо видно темное пятно на обратной стороне ткани. В этот раз я не сомневался. Я убрал плат под жилет, плотно застегнув его на все пуговицы.

Затем посмотрел в зеркало. Там отражался безумец в костюме от «Братьев Брукс», демон с роскошными белокурыми локонами, с расстегнутым воротником рубашки и единственным жутким глазом, глядящий на себя самого.

Глаз! Господь милосердный, глаз!

Пальцы мои потянулись вверх, чтобы ощупать пустую глазницу и складку век, не до конца прикрывавшую пустоту. Сейчас бы меня очень выручила черная повязка на глаз. Но повязки не было.

Лицо осквернено, глаз отсутствовал. Я понял, что дико трясусь. Дэвид оставил для меня один из моих широких, наподобие шарфа, шейных платков из фиолетового шелка, и я обмотал его несколько раз вокруг шеи, чтобы он стоял, как старинный жесткий воротничок, - такие вы могли видеть на каком-то из портретов Бетховена.

Я заправил концы платка под жилет. Отраженный в зеркале, глаз отсвечивал под цвет платка фиолетовым.

Я быстро надел ботинки, посмотрел на изорванную одежду, поднял несколько комков грязи, засохший лист и осторожно положил все это на одеяло. Затем направился в коридор.

В квартире было тепло и стоял устойчивый запах ладана; он нисколько не раздражал - напротив, заставил вспомнить о старых католических храмах и о священниках в алтаре, размахивающих подвешенным на цепочку серебряным кадилом.

Войдя в жилую комнату, я увидел всех троих очень четко - они собрались на ярко освещенном пространстве, стекло стен превратилось в зеркало, снаружи был ночной город, на который падал и падал снег. Мне захотелось взглянуть на снег. Я прошел мимо них и прижался лицом к стеклу. Крыша собора Святого Патрика была белой от снега, но на острых шпилях снег не задерживался, хотя каждый выступ, каждая архитектурная деталь были опушены белым. Улица превратилась в непроходимое заснеженное ущелье. Там что, перестали убирать снег?

Внизу двигались маленькие фигурки ньюйоркцев. Были ли среди них одни живущие? Я напряг правый глаз. Видны были только те, кто казался живым. Я стал пристально рассматривать церковную кровлю, предвкушая ужас от того, что вдруг увидев вплетенную в орнамент горгулью, я обнаружу ее следящие за мной живые глаза.