Энн Райс - История похитителя тел

А что теперь? Как мог этот акт показаться столь неприятным, столь бессмысленным? Будь я самим собой, я бы нашел ее привлекательной – как может быть привлекательно насекомое; даже ее комнатушка показались бы мне странной, но занятной! Помню, какую привязанность я испытывал к жалкой среде обитания смертных. Но почему?

А она, бедняжка, казалась бы мне красавицей просто потому, что была живой! Она бы не запятнала меня, пей я ее кровь хоть час напролет. Сейчас же я испытывал мерзкое чувство из-за того, что был с ней, и из-за того, что поступил с ней так жестоко. Я понимал, что она боится заболеть! Я тоже чувствовал себя оскверненным! Но где крылась перспектива истины?

– Мне очень жаль, – повторил я. – Ты должна мне верить. Не этого я хотел. Я и сам не знаю, чего я хотел.

– Ты спятил, – горько прошептала она, не поднимая глаз.

– Однажды ночью, очень скоро, я приду к тебе и принесу тебе подарок, красивую вещь, которая тебе понравится. Я подарю ее тебе, и ты, может быть, простишь меня.

Она не отвечала.

– Скажи мне, что ты действительно хочешь? Деньги не имеют значения. Что бы ты хотела получить, но не можешь?

Она подняла угрюмый взгляд, лицо ее покрылось красными пятнами и вытянулось, а потом она утерла нос ладонью.

– Ты знаешь, чего я хотела, – ответила она хриплым, неприятным голосом, до того тихим, что он казался почти бесполым.

– Нет, не знаю. Скажи мне – что?

У нее так исказилось лицо и изменился голос, что я даже испугался. Я все еще пошатывался от выпитого вина, но рассудок от опьянения не пострадал. Приятная ситуация. Тело пьяно, а разум – нет.

– Кто ты такой? – Теперь выражение ее лица стало ожесточенным и горьким. – Ты же не просто... да?.. ты не простой...

Ее слова повисли в воздухе.

– Если я расскажу, ты не поверишь.

Она еще резче повернула голову вбок, рассматривая меня с таким видом, словно на нее вот-вот снизойдет озарение. И все прояснится. Не представляю, что происходило у нее в голове. Я знал только, что мне ее жаль и она мне не нравится. Мне не нравились эта грязная замусоренная комната с низким оштукатуренным потолком, мерзкая постель, уродливый порыжевший ковер, тусклое освещение и вонючий кошачий ящик в соседней комнате.

– Я тебя запомню, – сказал я несчастным, но ласковым тоном. – Я сделаю тебе сюрприз. Я вернусь и принесу тебе что-нибудь очень хорошее, то, что ты сама никогда достать не сможешь. Как бы подарок из другого мира. Но пока что я должен тебя оставить.

– Да, – ответила она, – лучше уходи.

Я повернулся именно с таким намерением. Я подумал о том, что на улице холодно, что в холле ждет Моджо, вспомнил дом, дверь которого с черного хода слетела с петель, дом, где нет ни денег, ни телефона.

Ах да, телефон.

У нее есть телефон, я подсмотрел – на туалетном столике.

Когда я развернулся и пошел назад, она закричала и кинула в меня каким-то предметом. Кажется, туфлей. Она попала мне в плечо, но не больно. Я снял трубку, дважды нажал на «ноль», чтобы выйти на междугородную связь, и набрал номер моего агента в Нью-Йорке.

Я звонил и звонил. Никого. Даже автоответчик не работает. В высшей степени странно и чертовски некстати.

В зеркало я видел, что она уставилась на меня в немом и гневном напряжении, обернув вокруг себя одеяло, словно облегающее современное платье. Как все это патетично, все до йоты.

Я набрал номер в Париже. Дозванивался, пока не услышал знакомый голос – я поднял своего агента с постели. Я быстро объяснил ему по-французски, что нахожусь в Джорджтауне и что мне нужны двадцать тысяч долларов, нет, лучше тридцать, причем немедленно.

Он ответил, что в Париже еще только встает солнце. Ему придется подождать открытия банка, но при первой возможности он отправит нужную сумму. Я запомнил название агентства, где буду получать деньги, и взмолился, чтобы он действовал безотлагательно и убедился, что все исполнено безупречно. Это экстренная ситуация – я без гроша в кармане. Он уверил меня, что сейчас же отдаст распоряжения. Я повесил трубку.

Она не сводила с меня глаз. Скорее всего, она не поняла, о чем я разговаривал по телефону. Французского она не знала.

– Я тебя не забуду, – сказал я. – Пожалуйста, прости меня. Я ухожу. Я уже причинил тебе достаточно неприятностей.

Она не ответила. Я всмотрелся в нее, в последний раз пытаясь разгадать, почему же она производит такое заурядное впечатление. С какого же ракурса рассматривал я жизнь, что вся она представлялась мне такой прекрасной, что все создания мнились мне вариациями одной и той же великолепной темы? Даже Джеймсу была присуща жутковатая сверкающая красота, как у пальмового жука или мухи.

– Прощай, ma chere, – проговорил я. – Мне очень жаль, правда.

Я обнаружил, что Моджо терпеливо сидит за дверью квартиры, и торопливо прошел мимо, щелкнув пальцами, таким образом призывая его следовать за мной. Что он и сделал. Мы спустились по лестнице и вышли в холодную ночь.

Несмотря на то что в кухне выл ветер, пытающийся прокрасться через дверную щель в столовую, в других комнатах было довольно тепло. Из встроенных в пол латунных обогревателей исходил поток горячего воздуха. Как мило со стороны Джеймса оставить включенной обогревательную систему, подумал я. Но ведь он планирует по получении двадцати миллионов немедленно покинуть этот дом. Ему не придется платить по счету.

Я пошел наверх и через хозяйскую спальню попал в главную ванную. Приятная комната, выложенная новенькой белой плиткой, с чистым зеркалом и глубокой душевой кабинкой с сияющими стеклянными дверями. Я попробовал воду. Сильный горячий поток. Восхитительно горячий. Я сорвал с себя влажную вонючую одежду, положил носки на батарею и аккуратно сложил свитер, так как другого у меня не было, и встал под горячий душ.

Прислонившись головой к стене, я вполне мог бы заснуть стоя. Но я вдруг заплакал, а потом так же неожиданно закашлялся. В груди и глубоко в горле у меня пылал настоящий костер.

Наконец я выбрался из душа, вытерся полотенцем и вновь принялся рассматривать в зеркале доставшееся мне тело. Ни единого шрама, ни единого недостатка. Руки и грудь мощные, но с гладкими мускулами. Ноги хорошей формы. Лицо по-настоящему красивое, почти идеальная смуглая кожа. Хотя в отличие от моего прежнего лица в этом не осталось ничего юношеского. Это было типичное лицо мужчины – угловатое, немного жесткое, но симпатичное, очень симпатичное, – возможно, благодаря большим глазам. При этом чуть-чуть грубоватое. На нем уже пробивалась щетина. Надо побриться. Ну вот, еще одна забота.

– Ну разве это не замечательно? – сказал я вслух. – Ты находишься в теле двадцатишестилетнего мужчины, оно в великолепном состоянии. Но это страшный сон. Ты делаешь одну глупую ошибку за другой. Почему тебе не удается взять это препятствие? Где твоя воля, твоя сила?