Энн Райс - Царица проклятых

Посмотрите на его одежду. Голубая хлопчатобумажная рубашка, джинсовая куртка с латунными пуговицами. Откуда у него все это? Конечно же, снял с жертвы. Словно содрал с нее, еще теплой, кожу. Неудивительно, что вещи по-прежнему пахнут потом и кровью, хотя на вид совершенно чистые. А волосы подстрижены так, будто и не собираются в ближайшие двадцать четыре часа вновь, как обычно, отрасти до плеч. Вот оно, зло. Вот она, иллюзия. «Вот кем я хочу стать, и вот почему я не в силах видеть его».

Губы Армана дрогнули в едва заметной нежной улыбке. Глаза его подернулись пеленой и закрылись. Он склонился над Дэниелом и прижался губами к его шее.

И вновь Дэниел почувствовал, как его кожу пронзили острые зубы, – совсем как тогда, в комнатушке на Дивисадеро-стрит в Сан-Франциско, где он был с вампиром Луи. Он ощутил острую боль и пульсирующее тепло.

– И все-таки ты меня убиваешь? – Он вдруг почувствовал слабость, жар и переполняющую его любовь. – Что ж, сделай это.

Но Арман выпил лишь несколько капель. Он отпустил Дэниела и слегка надавил ему на плечи, заставляя опуститься на колени. Подняв глаза, Дэниел увидел, что из запястья Армана течет кровь. Вкус этой крови был равносилен электрошоку. Ему вдруг на мгновение показалось, что Помпеи наполнились шепотом и плачем; словно из древних времен до него донесся волнующий душу слабый отголосок давних смертей и страданий. Среди дыма и пепла погибают тысячи людей. Тысячи людей умирают вместе. Вместе. Дэниел теснее прильнул к Арману. Но крови больше не было. Остался лишь ее вкус на губах.

– Теперь ты принадлежишь мне, красавчик, – сказал Арман.

На следующее утро, проснувшись в номере отеля «Эксельсиор» в Риме, Дэниел знал, что впредь никогда не будет убегать от Армана. Тот пришел к нему меньше чем через час после захода солнца. Они отправляются в Лондон, машина ждет, чтобы отвезти их в аэропорт. Но у них есть еще время, чтобы вновь броситься в объятия друг друга и обменяться кровью.

– Вот отсюда, из горла, – прошептал Арман, ладонью прижимая к себе голову Дэниела.

Волнующая, приводящая в трепет беззвучная пульсация» Свет ламп усилился, стал ярче, залил всю комнату...

Любовники . Итак, их отношения переросли в самозабвенный, всепоглощающий роман.

– Ты будешь моим учителем, – сказал ему Арман. – Ты расскажешь мне все об этом веке. Я уже начал познавать тайны, ускользнувшие от моего внимания с самого начала. Если захочешь, ты будешь ложиться спать с восходом солнца, но ночи принадлежат мне.

Они с головой погрузились в самую гущу жизни. В том, что касается притворства, Арман был поистине гением, каждый вечер он отправлялся на охоту пораньше, и куда бы они ни отправились, его всюду принимали за человека. Кожа его была горячей, с лица не сходило выражение страстного любопытства, объятия становились торопливыми и лихорадочными.

Выдержать такой темп по силам только другому бессмертному. Дэниел клевал носом на симфонических концертах, в опере и на тысячах разных фильмов, которые заставлял его смотреть Арман. Потом были бесчисленные вечеринки, суматошные, шумные сборища от Челси до Мэйфейр, где Арман вел бесконечные политические и философские споры со студентами или светскими дамами – с любым, кто предоставлял ему хоть малейшую возможность для этого. Глаза его влажнели от возбуждения, голос терял сверхъестественное звучание и обретал вполне человеческую тональность, ничем не отличавшуюся от манеры говорить, свойственной прочим присутствующим.

Его завораживала любая одежда, но не красотой, а тем значением, которое он ей приписывал. Он носил джинсы и джемперы, как Дэниел; он надевал на себя свитеры, связанные из толстых ниток, рабочие башмаки, кожаные ветровки и сдвинутые на макушку очки с зеркальными стеклами. Иногда ему вдруг приходило в голову нарядиться в безупречно сшитый парадный костюм, смокинг или фрак с белым галстуком-бабочкой. Сегодня он мог носить короткую стрижку, делавшую его похожим на студента Кембриджа, а назавтра явиться с длинными, как у ангела, волосами.

Казалось, они с Дэниелом только и делают, что поднимаются по четырем пролетам темной лестницы, чтобы нанести визит какому-нибудь художнику, скульптору, фотографу или же посмотреть совершенно особенный, так и не вышедший на экраны фильм, который произвел переворот в искусстве. Они часами просиживали в холодных квартирах темноглазых молодых женщин, исполнявших рок-композиции и заваривавших травяной чай, который Арман никогда не пил.

Стоит ли говорить, что в Армана влюблялись и мужчины и женщины – «такой невинный, такой страстный, такой великолепный». Кто бы сомневался. Действительно, способность Армана к обольщению практически не поддавалась его контролю. А ложиться в постель с теми несчастными, кого Арману удавалось туда заманить, приходилось Дэниелу, в то время как темноглазый купидон, сидя в кресле, с нежной одобрительной улыбкой наблюдал за происходящим. Вдохновляемый двусмысленностью каждого интимного жеста, Дэниел трудился с величайшим самозабвением; присутствие свидетеля делало его страсть еще более жаркой, опаляющей и иссушающей душу. Однако после, чувствуя себя опустошенным и исполненный негодования, он лежал и холодно смотрел на Армана.

В Нью-Йорке они продолжали метаться между вернисажами, кафе и барами, а однажды усыновили молодого танцора и оплатили его обучение. Они сидели на верандах Сохо и Гринвич-виллидж, проводя часы с каждым, кто готов был к ним присоединиться. Они посещали вечерние курсы по литературе, философии, истории искусств и политике. Они изучали биологию, покупали микроскопы, собирали образцы. Они штудировали книги по астрономии и устанавливали гигантские телескопы на крышах домов, в которых жили всего лишь по нескольку дней, самое большое – месяц. Они ходили на боксерские матчи, рок-концерты и бродвейские шоу.

Воображением Армана завладевало то одно, то другое техническое изобретение. Сначала это были миксеры, в которых он готовил чудовищные смеси, в основном руководствуясь цветами ингредиентов; за ними последовали микроволновые печи, где он жарил тараканов и крыс. Его очаровали агрегаты для уничтожения мусора; он скармливал им бумажные полотенца и целые пачки сигарет. Следом шли телефоны. Он названивал во все концы планеты и вел многочасовые беседы со смертными в Австралии или Индии. В конце концов его полностью поглотило телевидение, и квартира оказалась битком забитой грохочущими колонками и мерцающими экранами.

Любое изображение голубого неба он воспринимал как захватывающее зрелище. Потом ему захотелось смотреть новости, популярные сериалы, документальные фильмы и, наконец, все фильмы подряд, вне зависимости от их художественных достоинств.