Энн Райс - Царица проклятых

Арман... При одной только мысли о нем Мариусу хотелось плакать.

Затем он увидел, как в дверях показалась женщина. Сильфида с длинными, вьющимися рыжими волосами, в которых играл свет.

Он не остановился, но инстинктивно почувствовал страх. Определенно, она не менее древняя, чем Акаша. Бледные брови сливались с сияющим лицом. Рот совсем лишен красок. А глаза... Глаза не ее. Нет, их забрали у смертной жертвы, и они уже сейчас ее подводят. Видит она явно не очень хорошо. Так вот она кто... Ослепленная сестра из сна! И тонкие нервные окончания в похищенных глазах причиняют ей боль.

Пандора остановилась у нижней ступеньки.

Мариус прошел мимо нее и поднялся на крыльцо. Он встал перед рыжеволосой женщиной, пораженный ее ростом – она была не ниже, чем он сам, – и изящной симметричностью ее похожего на маску лица. На ней было длинное свободное платье из черной шерсти с высоким воротником и широкими рукавами, свободными складками ниспадавшее из-под узкого пояса – плетеного черного шнура, который охватывал стройное тело чуть ниже небольшой груди. Удивительно красивое платье. Благодаря ему лицо женщины в обрамлении рыжих волос кажется еще более светлым и отстраненным – маска, скрывающая внутреннее пламя.

Но помимо этих простых атрибутов, которыми она в том или ином виде обладала уже более шести тысяч лет, было и еще чему удивиться. Его поразила энергия этой женщины. Она выглядела бесконечно гибкой и невероятно опасной. Неужели это настоящая бессмертная? Та, что никогда не засыпала, никогда не умолкала, никогда не поддавалась безумию? Та, что с трезвым рассудком размеренным шагом проходит сквозь все тысячелетия с того момента, как появилась на свет.

Она дала ему понять, что это именно так.

Ее неизмеримая сила светилась раскаленным пламенем; но он чувствовал в ней природную непринужденность и восприимчивость цепкого ума.

Однако, как же истолковать выражение ее лица? Как понять, что она на самом деле чувствует?

Он нее веяло глубинной, мягкой женственностью, загадочной, как и все в ней, нежностью и незащищенностью, которые у него ассоциировалась исключительно с женщинами, хотя иногда он обнаруживал эти качества и у совсем юных мужчин. В снах ее лицо буквально лучилось нежностью; теперь она стала невидимой, но никуда не исчезла. В другое время он мог бы поддаться ее чарам; теперь же он просто отметил это, как отметил ухоженные, покрытые золотым лаком ногти и драгоценные кольца.

– Все эти годы ты знала о моем существовании, – учтиво заговорил он на древней латыни. – Знала, что я – хранитель Матери и Отца. Почему же ты не пришла ко мне? Почему не рассказала, кто ты такая?

Прежде чем ответить, она надолго задумалась, устремив взгляд куда-то вдаль и словно не видя тех, кто стоял сейчас рядом.

Сантино испытывал ужас перед этой женщиной, хотя прекрасно ее знал. И Миль тоже ее боялся, хотя, вероятно, несколько меньше. Казалось даже, что Миль любил ее и по-своему, раболепно, был к ней привязан. Что касается Пандоры, то она просто насторожилась. Она придвинулась к Мариусу, словно в любой ситуации хотела быть возле него, что бы он ни собирался сделать.

– Да, я о тебе знала, – внезапно заговорила женщина на современном английском. Но голос ее определенно был голосом одной из сестер – слепой, которая выкрикивала имя немой Мекаре, когда разъяренная толпа запирала их обеих в каменные гробы.

«Наши голоса не меняются», – подумал Мариус.

Когда она заговорила снова, в по-прежнему молодом и красивом голосе звучала сдержанная мягкость.

– Стоило мне прийти, и я могла бы уничтожить твой храм. Я могла бы захоронить царя и царицу в морской пучине. Я могла бы даже уничтожить их и таким образом уничтожить нас всех. А этого мне делать не хотелось. Поэтому я просто оставила все как есть. А чего ты мог ожидать от меня? Я не могла снять это бремя с твоих плеч. Я не могла тебе помочь. Вот и не пришла.

Он ожидал услышать нечто гораздо худшее. Это создание могло даже нравиться. С другой стороны, это лишь начало. А ее ответ правдив не до конца.

– Нет? – спросила она. На ее лице появились едва заметные морщинки – свидетельства того, что когда-то она была человеком. – А какова же по-твоему правда? Что я ничего не была тебе должна, что отнюдь не обязана была сообщать тебе о своем существовании и что с твоей стороны дерзко предполагать, будто мне следовало тебе открыться? Я видела тысячи таких, как ты. Мне известно, когда вы появляетесь и когда вы погибаете. Но что мне за дело до всех вас? Мы собрались вместе по необходимости. Мы в опасности. Все нам подобные на свете в опасности! И возможно, когда все закончится, мы станем любить и уважать друг друга. А возможно, и нет. Может случиться и так, что не останется никого из нас.

– Может, – тихо сказал он и не смог сдержать улыбку. Она была права. И ему нравилась жесткая манера ее разговора.

По своему опыту он знал, что все бессмертные отмечены печатью той эпохи, когда они родились. Значит, это правда даже в отношении столь древней женщины, в чьих словах, несмотря на мягкий тембр голоса, сквозила дикарская простота.

– Я совершенно растерян, – неуверенно произнес он. – Я пережил случившееся тяжелее, чем следовало. Мое тело в порядке, но это старый трюк. – Он усмехнулся. – Однако я не могу разобраться в своем новом взгляде на вещи. В душе моей только горечь, абсолютный... – Он запнулся.

– Абсолютный мрак, – закончила она.

– Ты права. Никогда еще наше существование не казалось таким бессмысленным. Я говорю не только о нас. Я говорю, выражаясь твоими словами, – о всех нам подобных на свете. Это смешно, не так ли? Сознание – это же смешно!

– Нет, – сказала она. – Это не так.

– Я с тобой не согласен. Ты решила меня опекать? Скажи, сколько лет ты прожила до того, как я родился? Сколько ты знаешь того, чего не знаю я? Он опять вспомнил свое заточение, жгучие уколы льда, боль, простреливающую руки и ноги. Он подумал о голосах бессмертных, ответивших на его зов; о тех, кто спешил к нему на помощь, но один за другим попадал под воспламеняющие удары Акаши. Он не видел, как они погибали, но он слышал их предсмертные крики! И что означали для него сны – видения о близнецах?

Неожиданно она обеими ладонями слегка сжала его правую руку. Ему показалось, что рука попала в пасть какого-то механизма. И хотя Мариус производил точно такое же впечатление на тех, кто был моложе его, ему самому еще не доводилось ощутить столь подавляющую силу.

– Мариус, ты нам нужен, – тепло сказала она, и в желтом свете, лившемся из распахнутой за ее спиной двери и окон, на секунду блеснули ее глаза.

– Бога ради, зачем?

– Ладно, хватит шуток, – ответила она. – Проходи в дом. Нам нужно поговорить, пока еще есть время.