Карин Альвтеген - Тень

В правом углу продавались журналы, предназначенные для девушек. « Следим за стервозными поступками знаменитых девчонок». «Голосуем за самую милую собачку Голливуда». «Семь ошибок, которые не позволяют тебе стать красавицей». «Приемы, против которых он не устоит».

В редакции одни женщины, за исключением одного мужчины, занимающегося техническими вопросами. Интересно, как эти женщины воспитывают собственных детей? Неужели они искренне верят в гендерные стереотипы и придерживаются их в своей семье или для них это просто работа, за которую им платят?

Ему снова пришел в голову вопрос: куда подевалась интеллигенция? Как случилось, что люди не думают о будущем, да и вообще почти ни о чем не думают? Почему некоторые принижают себя настолько, что считают, будто их действия не имеют никакого значения?

С тех пор как он лишился возможности усыплять сознание алкоголем, он с трудом выносил реальность. А может, временная отключка необходима мозгу, чтобы он мог не замечать окружающую глупость и имел силы надеяться?

— Вы стоите в очереди?

Очнувшись, он прервал свои рассуждения и начал выгружать покупки на ленту. Потом направился домой со свежим запасом полуфабрикатов. У него возникли новые идеи, настроение снова повысилось, и он мог вернуться к пьесе.

Вот и его дом впереди уже показался подъезд, и тут он все-таки решил включить мобильный. Три новых голосовых сообщения. Одно из театра — спрашивали, как продвигается работа. Второе от Еспера. Когда же он прослушал третье, время вдруг остановилось, он выронил пакет с продуктами и прислонился к стене дома.

Кто-то оставил завещание, где Кристофер указан как единственный наследник.

Запах яблока. Возможность протянуть руку, взять фрукт, поднести к лицу и окунуться в его аромат. Мгновенное перемещение в прошлое. Волшебные врата в страну, которая давно скрылась за дымкой изменчивых десятилетий и вдруг опять стала близкой и реальной.

Аксель Рагнерфельдт рассматривал зеленые яблоки, лежавшие в вазе. Для него расстояние до яблок было столь же непреодолимым, как и до страны их происхождения, указанной на маленькой, наклеенной сбоку этикетке. «Они наверняка не пахнут, — уговаривал он себя. — Их чем-то накачали и обработали, чтобы они смогли пережить кругосветное путешествие».

Они не такие, как яблоки его детства, заботливо собираемые с единственной растущей на их участке яблони, чтобы потом варить золотистый компот и сидр для праздников. Ухоженные грядки с картошкой, брюквой и прочими полезными растениями, среди которых изредка можно увидеть львиный зев, водосбор или фиалки. Мама, успевающая сделать тысячу дел, и отец, горделиво и умело орудующий молотком. Домик, медленно растущий под его грубыми руками. Эти шесть квадратных метров были им дороже самого роскошного дворца. Аксель вспомнил строчки из постановления: « Земельные участки по преимуществу предназначены для лиц, занятых физическим трудом, и других категорий граждан, проживающих в стесненных жилищных условиях».

«Раем» окрестили они этот расположенный неподалеку от их дома маленький оазис. Он был их спасением от тесноты крошечной однокомнатной квартиры, расположенной в одном из деревянных бараков между кольцевой дорогой и улицей Блекингегатан. Эти времянки строили после Первой мировой войны, чтобы оперативно решить проблему с жильем, но они простояли до самого конца шестидесятых.

«Набивай голову знаниями, мой мальчик, только так ты сможешь вырваться отсюда».

В дверь постучали. Непонятно, зачем они себя утруждают. С тех пор как он оказался в доме престарелых, ни разрешить войти, ни отказать посетителю он не может, и стук только раздражает его. Напоминает о его немощи. Сзади открылась дверь. Кто-то вошел, но ничего не сказал, и Аксель не знал, кто это, пока вошедший не появился в его поле зрения. Имени он не помнил, ежедневные подробности часто выпадали из памяти, видимо, потому, что совсем его не интересовали. Зато прошлое сохраняло отчетливые контуры. Наверное, мозг пытался таким образом защищаться. Тело превратилось в замкнутое пространство, где взаперти пребывала душа. Без дверей и без окон и без контактов с другими людьми. Похожие друг на друга дни начинались и заканчивались, испытывая его терпение. Его отмеченный премиями интеллект теперь переместился в мизинец на левой руке, который иногда слушался, но в последнее время все чаще отказывался повиноваться приказам Акселя. Замурованный в собственном теле, он не мог двигаться, но продолжал чувствовать боль. После долгих часов в одной и той же позе боль становилась невыносимой. Но попросить о помощи он не мог. Ему оставалось лишь бегство в прошлое. Впрочем, и в прошлом были опасные заводи, к которым память боялась приближаться.

— Здравствуйте, Аксель, может быть, вы хотите поменять положение? — Женская рука вытирает полотенцем слюну с подбородка.

Как он должен отреагировать? Движение мизинцем означало бы «да». Но даже такой ответ сейчас ему не по силам. Как хочется встать и заорать, выпустить наружу переполняющее его бешенство. Это не жизнь, это прозябание, унижение, превратившееся в навязчивый кошмар.

Он всегда избирательно относился к общению, и лишь немногим удавалось пролезть в игольное ушко. Он никогда не поддерживал нужных связей, а с годами сжался и круг друзей. Чем известнее он становился, тем сильнее менялись близкие люди — единицы вели себя по-прежнему, большинство же начинало льстить и заискивать. Он замкнулся, ушел в себя и вскоре приобрел репутацию писателя-нелюдима.

А теперь он оказался в их власти. Незнакомые люди, свидетели его унижения, приходят и уходят. Чужие руки трогают его тело, касаются самых интимных частей. Он полностью зависит от них и даже умереть сам не может.

В ожидании ответа она так и стояла у него за спиной.

— Передвинуть вас немного?

Он попытался сосредоточиться, но палец не слушался, хотя все тело кричало о том, чтобы переменить позу. И только когда женщина ушла, он краем глаза заметил, как палец слегка пошевелился.

Услышав стук закрывающейся двери, он снова погрузился в воспоминания. Было ли все это на самом деле? Кто знает. Хотя искажать могут глаза и уши, а эмоциональная память никогда не подводит. Даже забытое оставляет в памяти след. Квартала, где прошло его детство, давно нет, но он продолжает существовать в его ранних романах.

Им хорошо жилось, несмотря на бедность. Бесконечные разговоры обо всем на свете на лестничной клетке или через открытое окно. Игры — в зависимости от сезона, но всегда на улице, потому что дома тесно. Катание на коньках по собственноручно залитым дорожкам. Зимние войны в снежной крепости. Горки, по которым летают на картонках или собственных штанах румяные дети с обветренными губами. Когда снег сходит, наступает время играть в шары, и драгоценные шарики переходят от одного победителя к другому. Сегодня ты богач, завтра бедняк. Еще была лапта и футбол с самодельным мячом, сделанным из перевязанной веревкой бумаги. Купание в заливе Орставикен и охота за поливальными машинами, прибивавшими уличную пыль. Зависть к тем, у кого была возможность уехать на дачу или к родственникам в деревню. Осень, когда все снова собирались вместе. Прятки и истории про привидений.