Карин Альвтеген - Тень

Он великолепен, он всем нравится.

Скорее бы расслабиться, добраться до мини-бара в гостиничном номере.

Прежде чем уйти со сцены, он посмотрел на женщину долгим взглядом.

Приходите в ложу.

На автоответчике обнаружились три сообщения. Первое от Элен, его дочери. Он забыл позвонить, как обещал. Второе от жены Луизы, она сердилась из-за того, что он не позвонил Элен. А третье от некой Марианны Фолькесон, которая разыскивала его, чтобы спросить о Грете Персон — экономке, жившей у них в семье, когда Ян-Эрик был маленьким. Дело давнее, однако, по распоряжению отца, акционерное общество Рагнерфельдт по-прежнему ежемесячно выплачивало Грете определенную сумму, что-то вроде пенсии за долгую и верную службу. Ян-Эрик записал номер Марианны Фолькесон и уже начал набирать номер дочери, когда в дверь осторожно постучали.

Он отключил мобильный и открыл.

Наконец-то ему не нужны слова-лауреаты. На этой сцене он и так звезда.

Ночью ему не придется страдать от одиночества.

«Отлично».

Именно это слово пришло ей в голову, едва она утром открыла глаза, хоть она, убейте, не понимала, откуда оно могло взяться. Она бы не удивилась, если бы подумала что-нибудь вроде «достали» или «задолбали», но это было именно «отлично» — слово, для которого у нее уже давно не было никаких поводов.

Луиза Рагнерфельдт завтракала, сидя за кухонным столом и слушая утреннюю возню дочери. Вблизи постепенные изменения незаметны. Только на расстоянии ты начинаешь отчетливо видеть, что распад прогрессирует, и уже невозможно дольше притворяться, будто ничего не происходит.

Как всегда. И пусть. Могло быть хуже.

Этот прием больше не работает. По крайней мере, если полжизни уже позади и ты в свои сорок три понимаешь, что годы пролетели очень быстро. А двенадцатилетняя дочь являет собой яркое доказательство тому, что и оставшаяся часть отпущенного времени промчится с той же скоростью. Потребность в чем-нибудь «отличном» возникала регулярно, но настоящее «отличное» должно идти от сердца.

Она вздохнула, в очередной раз услышав его автоответчик, и отключилась, так и не оставив сообщения. Иногда ей казалось, что по телефону говорит свекор, так похожи стали их голоса. Она все время путала их. Ей снова пришло в голову, что муж для нее стал таким же чужим, каким был и навсегда останется свекор. Может быть, отчасти она сама виновата, что толком не познакомилась с ним до инсульта, но так вышло не нарочно. Она умела расшевелить кого угодно, но в присутствии Акселя Рагнерфельдта внутренне сжималась, становилась молчаливой, скучной и так долго подбирала слова, что в результате не говорила ничего. А в тех редких случаях, когда она все-таки преодолевала себя, ее спотыкающиеся о бесконечные «как бы» и «наверное» фразы звучали скорее как вопросы, а не утверждения, и в итоге она умолкала под пристальным взглядом Акселя. Она сама себе удивлялась. Может, это было запоздалым проявлением ее разрыва с семьей, оставшейся в Худиксвалле, городе, где прошло ее детство. В их роду она первая получила высшее образование. Отец с матерью поддерживали Луизу и защищали от тех, кто считал ее выскочкой, но порой, видимо, и сами сомневались, не слишком ли высоко она задрала планку. В ее родном доме слова служили конкретными инструментами, и их без нужды не использовали. Считалось, что, если проблемы не обсуждать, они решатся сами собой. Мысли следовало держать при себе. Книжки были уделом людей образованных, представляющих другой, более утонченный социальный слой — учителей, врачей, начальников.

Уважение к власть имущим передавалось от поколения к поколению и было естественной частью существования. Каждый знал свое место и старался не нарушать раз и навсегда заведенный порядок. Такая ситуация всех устраивала, семьи держались вместе и помогали друг другу чем могли. По выходным для подзарядки выпивали. Но всегда почитали тех, кто владел словом. На родительских собраниях в школе и на приеме у врача снимали шапки и склоняли головы. Если же кто-нибудь в поисках лучшей доли пытался выйти за пределы своего круга, на него смотрели как на изгоя. А писатель считался фигурой таинственной, далекой и возвышенной, кем-то вроде фокусника, знающего то, чего другие не понимают, умеющего поймать неуловимое и описать то, чего никто больше не видит.

Как поначалу она гордилась тем, что носит фамилию Рагнерфельдт. Когда разговор заходил об Акселе, глаза ее друзей зажигались, любая связанная с ним информация была им интересна. Но она реагировала спокойно, была скупа на ахи и охи, и друзья решили, что она завидует великому человеку. Аксель Рагнерфельдт был национальным достоянием, и о нем следовало говорить только в превосходной степени. Он, мудрейший из мудрых, в своих размышлениях о добре и зле вытачивал из родного языка поистине потрясающие истории. И она прекратила говорить о том, что чувствовала, и сделала вид, будто превратилась в его поклонницу. Так ей было проще. Безграничное уважение, которое вызывал у нее свекор, сделало ее косноязычной, и она так и не узнала, что он за человек. А теперь онемел он, и — хотя она никогда бы в этом не призналась, она порой воспринимала это как освобождение.

— Я ухожу!

Луиза встала, туже затянув пояс халата.

— Подожди!

— Через десять минут начинаются занятия!

Дочь была уже у двери. Луиза обняла ее, застегнула молнию на куртке.

— Ну, пока. В семь? Папа звонил?

— Нет.

Луиза сглотнула и натянуто улыбнулась.

— Он приедет, вот увидишь.

Элен промолчала. Дверь захлопнулась, Луиза осталась стоять в прихожей. Закрыла глаза, проклиная то, частью чего она со временем стала. Ее собственные страдания ничто по сравнению с тем, что читалось в глазах у дочери. Мольба о внимании. О том, чтобы ее заметили.

Прошло тринадцать лет. Ей было тридцать, Яну-Эрику тридцать семь. За два года до их встречи ее бросил мужчина, отношения с которым длились восемь лет и который был для нее дороже всех на свете. Биологические часы были выставлены на повтор сигнала, но горечь расставания и унижения сделали ее подозрительной. И тут она встретила Яна-Эрика.

Его ухаживания убедили ее, что великая и настоящая любовь приходит неожиданно, как удар молнии. Он подавил ее своей решительностью. Не считал ни деньги, ни расстояния, ни минуты телефонных разговоров. Рьяно, почти фанатично вел ее к намеченной цели. Все сомнения, все размышления прочь, они словно бежали спринтерскую дистанцию. Его торопливость, как ей казалось, доказывала искренность его чувств. Каждый день он устраивал ей сюрпризы, а по ночам спал рядом. Он, как ребенок, боялся, что она исчезнет, если он не будет держать ее за руку. У нее закружилась голова от такого поклонения. И, позабыв о пережитом предательстве и унижении, она заняла центральное место во вселенной Яна-Эрика Рагнерфельдта. Элен родилась, когда с момента их знакомства не прошло и года.