Александр Смоленский - 210 по Менделееву

– Своим вопросом вы вторгаетесь в частную жизнь, господин полицейский, – изобразил возмущение Лев Багрянский, теребя усы.

– Частную, говорите? Так мы еще ваши номера в «Коннуте» осмотрим на предмет обнаружения… – холодно обронил Барлоу, неожиданно замявшись. – И потом, повторяю, я не полицейский, а старший следователь Скотланд-Ярда, где имею честь возглавлять отдел по борьбе с терроризмом.

– Пардон, пардон, не признал! – съехидничал олигарх. – Только, позвольте спросить, что вы надеетесь у нас найти? Шприцы с полонием? Пораскиньте, в конце концов, своими заторможенными британскими мозгами, ну хотя бы как ваш предшественник Шерлок Холмс, и поймите: разве стали бы мы здесь сидеть и ждать вас, будь мы хоть каким-то боком причастны к отравлению Люсинова?!

– Да, но… – хотел было что-то возразить следователь, но потом, видно, передумал. – Ответьте на один вопрос, господа: зачем вам понадобилось сегодня появиться в отеле, где было совершено преступление? И я вас тотчас отпущу.

– А вы уверены, сэр, что преступление совершено именно здесь? – Духону явно стало интересно. – Кстати, не желаете ли обсудить проблему за чашкой чая или кофе?

У следователя глаза полезли на лоб.

– Вы что-то знаете, сэр?

– Да откуда мне что-то знать?! – воздев глаза к небу, заметил Духон. – Просто мы с господином Багрянским в некотором смысле занимаемся литературным творчеством.

– И если вы все-таки будете нас шмонать, то в моем номере найдете пару наших книг, – вклинился в разговор Багрянский, которому стало скучно стоять посреди лобби неуютного отеля.

– Так вы пишете книги? – то ли с уважением, то ли с сомнением спросил Барлоу.

– Не просто книги, а в некотором роде детективы. Так что поймите, мистер, оказаться рядом с отелем «Миллениум» и не заглянуть туда было бы непростительно с точки зрения людей пишущих. Вас удовлетворил мой пространный ответ?

– В известной мере, – пробормотал Барлоу, задумавшись о чем-то своем. – Разумеется, я проверю то, что вы сказали.

– Сколько угодно! – весело откликнулся Духон. – Если будет что-то новенькое по делу, то не в службу, а в дружбу – поделитесь…

Когда Барлоу удалился, приятели зашлись гомерическим хохотом.

– Саша, очнись! – спустя несколько секунд пришел в себя Багрянский. – Если серьезно, то какого чёрта мы до сих пор здесь торчим и ждём у моря погоды? Чего мы не видали в Лондоне, а? И чего поперлись на идиотское кладбище? Мы все глубже и глубже увязаем в этой истории! Сидели бы сейчас у тебя в Нормандии – тишь и благодать. Дописывали бы последний роман. У нас с тобой, в конце концов, есть обязательства перед издательством!

– Ну что ты вновь запыхтел, Лёва? Обязательства у нас прежде всего перед собой. Ты правильно вспомнил о романе. А какой будет следующий? Почему бы не подумать о следующем и не взглянуть более серьезно на то, что происходит сейчас? Ответь, например, на такой вопрос. Кому пришла в голову идея устроить погребение Люсинова по мусульманскому обычаю?

– Наверное, ему самому, – вяло заметил Багрянский.

– Тогда скажи зачем? – не унимался Духон.

– Не знаю.

– То-то и оно. А почему бы нам не поискать ответы на наши вопросы?

– Много мы в этом понимаем… Я имею в виду полоний и прочую химию, – усомнился в самом себе Лев.

– Нам не надо ничего понимать в химии, – быстро возразил Духон. – Тут, думаю, все тоньше – и проще одновременно.

– Допустим, подумаем, – нехотя согласился Багрянский. – Но прежде сам спроси Эленского, зачем он погнал нас на кладбище. Может, зацепка тут?

– И спрошу!

– А пока еще вопрос. Скажи на милость, где твоя выдающаяся галеристка леди Соутбридж, ради которой мы, собственно, и притащились в Лондон? Вдруг этот скотский Ярд все-таки потребует конкретных объяснений, почему мы здесь оказались… Наверняка мадам Соутбридж – аристократическая стерва. Приглашала тебя, приглашала, а сама словно сквозь землю провалилась. Так, между прочим, светские б… не поступают, тем более в Англии. Долго мы ещё будем ждать, пока эта сучка объявится?

– Осторожнее в выражениях, Лёвушка! Ты же не на улице, публика в пабах разная, так что не болтай лишнего. Вдруг рядом пьет пиво родственник леди Соутбридж или того хуже – филер того самого Барлоу?

– Ну да, конечно. Виноват. Нынче тут почти все понимают по-русски…

– Хорошо, что сейчас время такое – сразу после открытия здесь малолюдно, – заметил Духон.

Устроившись за своим любимым столиком, приятели уже поглотили по полпинты «Гиннесса» и по два двойных «Джеймесона».

– Не протух? Свежий? Ты так осторожно пробовал, словно боялся отравиться, – ехидно обронил Лев, намекнув на известный анекдот.

– Люсинов не боялся, а что с ним произошло, мы знаем, – парировал Александр.

Оба замолчали.

– И еще. Да будет тебе известно: леди Маржи Соутбридж – потомок очень древнего рода.

– Ты уже сообщал мне, что её родословная берёт начало чуть ли не со Средневековья, – закрыв глаза, устало вымолвил Багрянский. – Но от этого не легче. Признайся, Саша, ты просто прикипел к галеристке, а твое намерение купить у неё картину – элементарный повод встретиться.

– Не болтай ерунду, Лева! Во-первых, я её в глаза никогда не видел и общался только по телефону. Во-вторых, она английская аристократка, поэтому, как водится, выглядит, наверное, страшнее атомной войны. Местные аристократы в большинстве своем все такие. Так что прикипел я не к ней, а к неизвестному полотну кисти Джозефа Тёрнера, которое дама выставляла два месяца назад на вернисаже в Париже.

– А что в картине такого особенного?

– Ты, Лёва, ни черта не смыслишь в живописи, поэтому помолчи. Для тебя вся живопись начинается и заканчивается Кукрыниксами, а у меня в коллекции, к твоему сведению и к моему сожалению, практически отсутствуют полотна английских мастеров. А тут выпал случай приобрести картину самого Тёрнера! Ему даже великий Констебль в подмётки не годится! Понимаешь или нет?

– Нет, не понимаю. Я вообще только от тебя впервые и услышал, что был такой художник. Вот про Тину Тёрнер кое-что знаю, а про Джозефа Тёрнера – ни хрена.

– Неуч ты и невежда, Лев Владимирович!

Александр выудил из сумочки с портативным компьютером листок и протянул Багрянскому. Мол, ознакомься.

Тот, не поленившись, принялся читать вслух:

«Джозеф Мэллорд Уильям Тёрнер родился 23 апреля 1775 года в Лондоне в семье брадобрея. В историю мировой живописи Джозеф Тёрнер вошел как родоначальник принципиально нового отношения к цвету и создатель редких световоздушных эффектов. Знаменитый русский критик Стасов писал о Тёрнере: тот нашел собственную дорогу и совершил великие чудеса, задумал изобразить солнце, солнечный свет и солнечное освещение с такою правдою, какой до него в живописи еще не бывало. И он стал добиваться передачи солнца во всей его лучезарности…»